Он взял за плечи Кузнецова:
— Что ж ты на людей кидаешься, Коля? Не надо. Иван Васильевич — заслуженный человек. Две дочериу него взрослые, замуж отдавать надо, а ты дерешься. Что ж ты, что ж ты так?
— Прости, Иван Васильевич, — сказал глухо Кузнецов, — прости.
И вдруг все закипело в нем снова.
— Но я — честный человек, понял?!.. Честный!
Парторг завода вышел навстречу. Они знали друг друга давно по парткому, но главное — оба были из перебитого поколения, это соединяло их больше, чем могло что-то разъединить или объединить.
— Проходи, Кузнецов, садись. Ну, что у вас происходит?
— Ничего не происходит.
— Как это — ничего? А то, что ты две драки учинил, разговоры ведешь безумные, и где — в секретном цехе?! Коммунист, офицер запаса, член партбюро цеха, ты думаешь, что ты делаешь? Ты знаешь, чем это пахнет?
— Ты чего орешь-то?
— Что?..
— Не кричи, будешь много нервничать, заболеешь.
— Так. Вопрос, я вижу, действительно серьезный. А ты, я вижу, спокоен?
— А чего волноваться? Работа идет, план даем.
— А разговоры?
— Какие разговоры?
— Ты знаешь.
— Я много знаю, что ты загадки загадываешь?
— Про лагеря говорил?
— Говорил. Рассказывал. Что особенного? Тайн и секретов не выдал. Факт из биографии.
— Ничего себе факт, весь цех перепугал. Мне позвонили, я не поверил. Там же молодежь, они ничего не знают, не понимают, зачем об этом рассказывать?
— А почему не рассказать? Хорошая биография, с семнадцати лет воевал, четыре раза ранен. Семь наград. Родину отстоял. Европу освободил.
— Не ты один.
— Не я один, верно. Но и я тоже. И не так, как другие, по-разному воевали, ты знаешь.
— Слушай, Кузнецов, ты мне об этом не рассказывай. Я тоже воевал, может, хуже, может, лучше, но воевал. И у меня медали. Мы с тобой не в электричке — цену себе набивать. Мы отвоевали, а теперь работать надо. О сегодняшнем дне думать надо, а прошлому — слава и почет.
— Правильно, я тоже так считаю.
— Поэтому не надо много говорить, знаем тебя, знаем, уважаем, помним, как ты пришел, и премии помним, и Доску почета, знаем — не об этом речь — о другом. Зачем про лагеря... рассказывал?
— Вы меня в прошлом году, в двадцатилетие, в школу посылали?
— Опять ты! Ты что из себя дурака строишь? Мы тебя зачем посылали? Молодежи о войне в патриотическом плане рассказать.
— А я и рассказываю, тоже в патриотическом.
— Лагеря — в патриотическом?
— А чем нет?
Парторг посмотрел на него, закурил. Кузнецов тоже не спешил. Парторг сказал, глядя в окно:
— Не надо, понял?
И повторил:
— Не надо, Коля.
— А это, знаешь, проживешь мою жизнь, тогда сам и решишь — что тебе рассказывать теще, а что скрывать. А я пока сам разберусь.
— Так, я вижу ты действительно заболел...
— Это почему же?
— Да ты что, не понимаешь, что нельзя об этом! Не надо! Этот вопрос решен. И хватит! Отговорили!
— Тем более, решен — почему не говорить! Я же не придумываю, все правда...
— А какая правда-то?
— Какая?
— Грубая, некрасивая. Никому не нужная. Зачем же раздеваться, зачем людей пугать? Ты еще штаны сними и покажи свою правду!
— Этой похабелью ты занимайся, а мою жизнь нечего сравнивать. Она была чистая. Чистая. Тяжелая, правда, но не я ее выдумал, и мне ее стесняться не к лицу.
— Так ты не стесняйся, ты меня правильно пойми! Ты постарайся понять, что ты уперся! Мы знаем, что ты честно прожил. Знаем. Но держи ее при себе, зачем все-то выставлять?
— Хочешь мою жизнь мне же под подушку упрятать? Прав не имеешь. И не лезь, не твое.
— Опять ты о своем! Я тебе о чем говорю: тебя никто не обвиняет. Было сложное общественное явление. Трагическое для нашей страны и для нашей партии. Было тяжело в этом признаться. Но партия нашла силы и мужество посмотреть правде в глаза, чтобы исправить эти культовские пережитки и извращения, которые мешали нашему строительству. Мы восстановили правду, восстановили нормы. Ответственные за эти перегибы лица, сам знаешь, были наказаны. Что касается других работников младшего звания, к ним никто претензий не предъявлял. И не надо, не надо, Кузнецов, трогать этот вопрос. Он уже решен, и хватит! Хватит на эту тему спекулировать!
— Я не спекулирую.
— Знаю! Знаю... Но не надо об этом, понимаешь, не надо! Прекрати, прошу, эти бессмысленные разговоры. От них нет никакой пользы, один вред.
— Ты хочешь, чтоб я выбросил эти годы? А я не хочу. Это — мои годы. И я за них отвечаю. И я не ошибался, понял? Не ошибался, выполнял приказ.