— Я хочу еще выпить. За Алешу.
Петров кивнул.
— За друга. Мы с ним так договорились, если кто вернется с войны, обязательно пацана сделать и в честь того, кто не вернется. Мы с ним в одной связке были. Давай за него.
Петров тоже встал. Помолчали.
— В каком году?
— В сорок четвертом, в Югославии.
— Вечная память.
Они опрокинули.
Сели, и Петров сказал:
— Ты кушай, Коля, кушай. Если б ты знал, как я рад тебя видеть! Давно вот так душой не отдыхал. Скажи, хороший у нас народ?
Кузнецов прикинул как специалист.
— Народ хороший.
— А дерьмо есть?
— Дерьма хватает.
— Хватает. Ты правильно делаешь: если другие не ценят, сами должны себя уважать.
— Конечно, ведь мы всегда "есть" говорили. Нам "надо!", а мы — "есть!" Война мне вот так надоела! "Рано, сказали, нам всем оружие складывать, кой-кому надо и послужить!" — "Есть!" — "Полякам надо помочь?" — "Есть!" — "В органы?" — "Есть!" — "Бендеров искоренять?" — "Есть!" — "На Север?" — Я что туда, за заработками поехал? Сказали "надо!" — значит, "есть!" За цепными псами следить, чтобы не кусались.
— Ну там не только ворье и бендеровцы сидели. Ты сколько служил?
— Девять месяцев.
— Достаточно, чтоб разобраться.
— Знаю, о чем ты говоришь. Как же, другие были, верно, но мешали они нашему строительству. Не поняли и мешали, может, не со зла, но мешали. И сидели.
— Ничего, — сказал Петров. Его раздражало сказанное Кузнецовым. Он захмелел и не мог этого скрыть.
Он налил себе и выпил.
— Подожди... А когда партия решила, что достаточно, пора, она отпустила, когда надо, и они сейчас полноправно и достойно работают, а нас, трудовиков, за ненадобностью сократили. И на мирный труд и покой. С честью и славой, потому что мы свое дело сделали и долг свой исполнили.
— В общем верно, хотя длинно. Давай выпьем!
Выпили.
— Брось ты эту муру, Коля. Политикой заниматься — она тебе не к лицу. Был ты нормальный, здоровый человек. А сейчас рассуждаешь, тяжело, честное слово, слушать!.. Ну, бог с ним. Сыну скажи, чтоб не выпендривался, это не его ума дело, много будет думать — состарится быстро. Пусть лучше за девками бегает, пока можно. Скорее все поймет, что к чему.
— Нет, он у меня хороший парень. Скромный, честный, мужественный, не продаст. Я ему как брату, как товарищу верю. Настоящий комсомолец, понимаешь? В полном смысле слова.
— Романтика — хорошая штука. Так надо, я считаю, воспитывать молодежь до пятнадцати, ну семнадцати лет. А дальше — надо ставить на землю. А то они тебе таких дров нарубят. Политикой он у тебя не увлекается?
— Как все.
— И слава богу. Надо — спорт, спорт и спорт. Пластинки, джаз, мотороллер ему купи. Пусть девки лучше; вино даже, а то влезет в какую-нибудь историю, не разобравшись, времена сейчас другие, но, сам понимаешь, горлопанов не любят. И правильно. Хватит. Тише едем, дальше будем.
— Ты не понял меня. Он не какой-нибудь там нытик, он верит по-настоящему.
— Я тебя понял. Верит — это и плохо. Лучше б уж сомневался. Верующие, они всегда очень прыткие. Я тебе говорю, лучше ты его обкорнаешь, чем он сам потом головой об углы биться будет. Обозлится, выкинет чего-нибудь, возраст-то какой...
— Что ж ты хочешь, чтоб я на собственного сына руку поднял? Мы для них все делали, старались, сколько пота пролили, крови, выучили, воспитали, а теперь — собственными ногами топтать?
— Лучше ты, чем другие. Я тебе точно скажу: отцовский-то сапог полегче будет, поласковей.
— Не то ты говоришь.
— То! Легче надо на жизнь смотреть, проще. Проще! — Он опять разлил. — За твоего сына. Чтоб нормальным был человеком и не выкобенивался.
— Он будет настоящим.
— Я и говорю: настоящим, нормальным.
Выпили. Петров потянулся через стол, поцеловал.
— Хороший ты парень, Коля. И отец... Я о тебе очерк напишу. Точно, не для эфира, для себя. Настоящий. А что — ведь ты же наш, железный человек, фронтовик, трудяга. Не пропустят. А чего боимся? В полруки работаем! Сначала, когда сюда из органов перешел, думал, не потяну. Что ты! Делать нечего. Мозги вянут. Думать разучились. Водка и бабы... Оля у меня — золотой человек, зря ты на нее так глаз кинул... Нет, ну я видел же. Понимаю, понимаю... А ты как, по девкам ходишь? Силенка есть еще?
— У меня семья.
— Потрясающий парень! Отлично! Завтра в редакции расскажу — не поверят. Оля! Оленька!
Вошла жена.
— Оленька!
Он обнял свою молодую жену, поцеловал в открытое плечо. Разлил водку другой рукой. Встал.
— Я хочу выпить за своего друга, Колю, за этого прекрасного человека, настоящего, скромного русского человека! Мы с ним не виделись почти восемь лет, но это действительно друг, настоящий друг! И этот человек, — он ткнул в себя пальцем, — обязан ему жизнью и честью. И никогда не забудет об этом!