Он вернулся, разлил остаток.
— Или что мы, пальцом деланы? Из дерева или глины? И талант ость, и характер можем проявить. Спутник запустили, войну тоже выиграли. Я же помню кампанию в сорок пятом, какая она была!
— Здесь разные причины. Америка помогала. Политика. А мы — одни, нам самим приходится помогать.
- Знаю, знаю. Читал и писал. Хороший ты парень, Коля. За что люблю наш народ — за задушевность! На этих задушевных людях до-о-олго еще пахать будут. И много. Орать "ура" и давить друг друга на Ходынке — для этого ума много не надо и триста лет тоже. Заработаем потом и кровью, а потом — пропиваем. Характер свой широкий, вольготный показываем, душу свою необъятную демонстрируем. Рубаху до пупа разорвать и морду друг другу набить по пьяному делу, а потом целоваться. Это мы умеем. Кукурузу на Северном полюсе разводить, чтоб весь мир ахал от восторга. Вся нация — мичуринцы.
— Ты здесь перегибаешь.
— Наверное.
Он убрал пустую бутылку, подошел к серванту, порылся, достал "Выборову". Откупорил. Налил.
— Может, хватит?
— Чего ты? Чего ты? Раз — за сто лет. Давай за Россию!
Чокнулись, выпили.
— Пятьдесят лет — это не шутки. Сплошные этапы. Люди устали подвиги совершать. Слава богу, сейчас хоть задышали немного. Жить, конечно, можно. Домов вроде понастроили, телевизоры есть, на водку всегда хватало, мясо-хлеб есть, анекдоты рассказывать можно. Заработать можно в принципе, если еще не в деревне, и выслужиться при желании тоже. Что еще надо? Живем тихо, нормально. Машину? Холодильник? Будет! Вот еще лет десять! Деревню еще, конечно, поднять. Главное — не забегать: тише едешь, дальше возьмешь!..
— Не хлебом только сыт человек, — сказал гость.
— Знаю я эту новейшую пословицу. Проходил. За большую идею мы уже положили миллионы и своих и чужих. И для мировой революции, и для всего прогрессивного человечества. И сейчас гоним, будь здоров, сколько! Выполняем долг, не волнуйся! Совесть твоя может быть спокойна. Только о живых тоже иногда надо думать, мы железнее железа, но живые. Я вот устал. И с нас хватит, наше поколение заплатило достаточно. — Он выпил без предупреждения. — Теперь все. Война окончена... А кто будет пальцем тыкать, рыльник начистим живо, и пусть не трогают нас. Мы сами все знаем и понимаем. Если выпустили кого, так это мы выпустили, а не они сами. И пусть не гавкают, а то можно и напомнить. И сыну своему объясни, пусть не ковыряется в чужом носу, на девок пусть смотрит. Насчет завода, это ты меня извини ты меня удивил, глупость, как в старой гимназии... Тебя я понимаю, но объективно они имели полное право гнать тебя взашей и по партийной линии дать строгача, потому что ты не мальчик, сам — бывший офицер, и порядок должен знать и соблюдать. Мой тебе совет — извиниться надо и закрыть это дело как можно быстрее. Давай выпьем.
— Значит, ты меня не понял, — медленно сказал Кузнецов. Пить он не стал.
— Понял, вроде не дурак. Сухим из воды хочешь выйти? На тебя не похоже. Почему тебя не судили? Пороть полстраны пришлось бы, кроме женщин. Эти у нас — святые. А своеволия, это, естественно, никто тебе не позволит. Представляешь, если вся страна начнет свои биографии рассказывать! Мы и так от проблем устали. Прожили — и достаточно. Поэтому не советую. Ты нормальный, здоровый человек, умный, взрослый, зачем тебе эти бессмысленные скандалы?
— Здорово тебя жизнь поковыряла. Раньше ты другим был. Водка?
— Против ветра делать хочешь? Не советую. Опасно... Для здоровья. Это еще фельдшер в первый год объясняет.
Кузнецов молчал и смотрел в стол, и не слушал, а думал о своем.
— Я не авторитет, сходи к кому-нибудь другому. Вот Василь Васильевич — старый ветеран, он тебе объяснит, имеешь отношение или нет. А я тебе — как друг. Что думал.
Опять помолчали. Петров выпил еще рюмку, запил пивом.
— Хочу посмотреть на тебя, как ты выйдешь из этой ситуации. Смотри, невинность не потеряй.
Кузнецов тяжело поднял глаза.
— Хватит. Собрались два друга, болтаем про ерунду. Не обижайся, Коля. Я ж тебя люблю. Что мне с тобой в прятки играть, давай выпьем! За твою твердость!
Он протянул руку в сторону гостя и, не дождавшись, опрокинул. Видимо, не пошла. Он сморщился, запил пивом. Его качнуло. Выскочил из-за стола, но уже у двери закрыл рот руками.
Кузнецов встал за ним. Петров закрылся в ванной. Выло слышно, как его выворачивало.
Молодая жена сказала — она была в отчаянии, видимо, любила:
— Я же говорила, нельзя ему пить, — она не упрекала, скорее, извинялась, страдала.
Слышно было, как в ванной пошла вода. Кузнецов толкнул дверь.