— Поздравь отца, я же победитель!
И он сам поцеловал сына и толкнул:
— Не оглядывайся. — И пошел в другую сторону.
Он стоял на мосту. Долго смотрел на воду. Расстегнул плащ. Снял кепку и бросил ее в воду.
Кепка упала на воду и стремительно скрылась под мостом. Течение здесь было сильное.
Они смотрели на него с большим интересом и ожидали, что он еще кинет в воду; он запахнул плащ и побрел опять прочь.
Он стоял под душем, глаза его были закрыты. Тщательно брил подбородок.
Причесался.
Надел белую рубаху.
Затянул галстук.
Накинул пиджак. На груди бряцали ордена.
Он стоял перед столом, стол был застлан белой скатертью, и на нем стояли две налитые рюмки. Он поднял одну:
— За тебя, Алеша, вечная память!
Выпил свою рюмку и перевернул кверху дном.
...Он видел, как немцы разворачивают шлагбаум. Как летят бомбы.
Как прощаются, улыбаясь, ополченцы.
Как моряки-добровольцы из Севастополя едут в осажденную Одессу.
Битву под Москвой...
Мученик-Ленинград.
Победу Сталинграда.
И Освобождение.
Как идем мы по своей земле.
Как висят на виселицах партизаны.
Как крестит старуха идущих солдат.
И освобожденные города.
И бегущие за танками женщины, целующие руки солдатам...
И знамя над рейхстагом.
И Победа! Салют!
Он сидел в зале и плакал.
И через весь город, через толпы людей, на орудийном лафете везли прах Неизвестного солдата.
Но это было после, потом, уже зимой, в декабре.
Он шел, качаясь и наталкиваясь на людей. Моросил дождь.
У троллейбусной остановки стояла длинная очередь. И в конце — пьяный парень с аккордеоном. Все время пытался держаться за кого-то и что-то бормотал.
Кузнецов подошел к нему, взял аккордеон. Парень поднял голову и освободил ремни. Все смотрели на них с любопытством. Он расставил ноги, встал поперек тротуара, развернул плечи, потянул меха и без пробы, с размаха, ударил по клавишам.
"На позицию девушка провожала бойца...
Темной ночью простилися
На ступеньках крыльца,
И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке у девушки
Все горел огонек..."
Он пел, и аккордеон рыдал у него в руках, а люди шли, и лица их были непроницаемы. И они обходили его, пьяного человека, который с дорогой вещью стоял под дождем. И лишь только за его спиной оглядывались на него.
Подошел троллейбус, и очередь влезла в него, и пассажиры смотрели из окон и некоторые показывали пальцем, — им было очень смешно, а он стоял, прямо глядя перед собой, стараясь быть гордым и красивым. А за его спиной стоял парень, владелец аккордеона, качаясь и цепляясь за его плечи. И потом он пошел поперек улицы, и машины тормозили и круто объезжали, но никто, ни один водитель, не высунулся и не сказал ему ни единого слова.
Ударили залпы, небо над городом светилось, страна отмечала великую Победу.
Он сидел в ресторане. Зал был переполнен. А он говорил сидящим за столом:
— Я в семнадцать лет танк подбил.
И люди кивали вежливо, и он все понял и встал из-за стола.
— Извините! Извините!
И в проходе он столкнулся с молодым парнем и тоже обнял его за плечи и сказал:
— Ну, поздравь меня, я же победитель!
И парень сказал:
— Поздравляю.
А он не отпускал его и просил еще:
— Давай поцелуемся?
И парень отодвинул его плечо и сказал:
— Ну ладно, отец, всего тебе хорошего.
И он опять сник, и опять тяжело выговорил:
— Ладно, извини.
Из-за столиков смотрели на него с удивлением, и он, не понимая ничего, а только себя, шагнул по залу, нащупывая взгляд или улыбку, и, подсев опять к чужому столику, опять заводил разговор:
— Вы меня извините, день сегодня такой, вы меня извините.
Люди смотрели на его ордена и натянуто улыбались, все боялись его обидеть, но у всех были свои заботы.
Женщина спросила:
— Это у вас какой орден, болгарский?
Он был счастлив, что у него что-то спросили, и готов был рассказывать долго и подробно про все, что угодно, даже про то, что он сам не знает.
— Это польский. Я полгода в Польше в лесах воевал, нас, группу диверсионную, сбросили. — Он еще подумал и добавил: — Это уже не военная тайна.
И ждал, но больше ничего не спрашивали, и он еще раз сказал:
— Орден польский, а эти все наши. Я в сорок первом в семнадцать лет в первом бою танк подбил... — И еще подумал и вспомнил. — Но тогда наград не давали, надо было Москву отстоять!
Женщина улыбалась мягко и смотрела на него ласково и добро, а мужчина налил и поставил перед ним рюмку. Он поднял ее и ждал, когда они поднимут тоже, но они не поднимали, и мужчина сказал: "Пейте, пейте!"