— Мне пора, Гассельбахер.
— Вам надо больше мечтать, мистер Уормолд. В наш век лучше не смотреть в лицо действительности.
Когда Уормолд пришел в свой магазин на улице Лампарилья, Милли еще не вернулась из американской школы, где она училась, и, хотя он увидел сквозь дверное стекло две фигуры, ему показалось, что в магазине пусто. Еще как пусто! И будет пусто, пока не появится Милли. Когда бы он ни вошел в магазин, у него тоскливо сосало под ложечкой, словно где-то внутри работал пылесос. И ощущение пустоты не могли заполнить покупатели, особенно такой, как вон тот, что сейчас стоял у прилавка, слишком лощеный для Гаваны; он читал английскую брошюру об «Атомном котле», подчеркнуто игнорируя приказчика. Лопес — человек горячий и не любит, когда его зря отрывают от испанского издания «Конфиденшл», Он злобно поглядывал на незнакомца и не старался заинтересовать его своим товаром.
— Buenos dias [3], — сказал Уормолд. Он смотрел на всякого незнакомого человека, вошедшего в магазин, с подозрением. Десять лет назад в магазин зашел какой-то человек, сделал вид, будто он покупатель, и ничего не подозревавший Уормолд продал ему шерстяные очесы для полировки машины. Тот был ловким пройдохой, ну а этот… трудно представить себе кого-нибудь менее похожего на покупателя пылесоса, чем незнакомец, который стоял здесь сейчас. Высокий, элегантный, в легком сером костюме и очень дорогом галстуке — от него так и пахло морским курортом и кожаным креслом из какого-нибудь клуба для избранных; так и казалось — он сейчас откроет рот и скажет: «Посол вас скоро примет». Таким людям не приходится самим избавляться от пыли — за них это делает море или камердинер.
— Не понимаю я вашей тарабарщины, — ответил незнакомец. Вульгарное словечко как-то сразу испортило элегантный костюм, словно он выпачкал его яйцом за завтраком. — Вы ведь англичанин?
— Да.
— Я хочу сказать — настоящий англичанин? По паспорту и все такое?
— Да, а в чем дело?
— Всегда лучше иметь дело с английской фирмой. Знаешь, на каком ты свете, понятно?
— Что вам угодно?
— Да прежде всего мне хотелось тут у вас немножко оглядеться. — Он говорил так, словно попал в книжную лавку. — Никак не мог втолковать этому типу…
— Вас интересует пылесос?
— Ну, я бы не сказал, что он меня интересует.
— Вы хотите купить пылесос?
— Вот-вот, старина, вы попали в самую точку. — Уормолд решил, что незнакомец так разговаривает потому, что тон этот, по его мнению, подходит к магазину на улице Лампарилья; развязность никак не соответствовала внешнему виду покупателя. Трудно подражать искусству святого Павла — говорить с каждым на его языке, не меняя при этом костюма.
Уормолд деловито сказал:
— Вы не найдете ничего лучшего, чем «Атомный котел».
— Я заметил тут один, который называется «Турбо».
— И это очень хороший пылесос. У вас большая квартира?
— Да нет, я бы не сказал, что большая.
— Тут, как видите, имеется два набора щеток — вот этот для натирки, а тот для полировки; нет, простите, кажется, наоборот. У «Турбо» энергия воздушная.
— Как это?
— Ну, он… тут так сказано: с воздушной энергией.
— А вот та штучка, она для чего?
— Это двусторонний наконечник для ковров.
— Не может быть! Очень интересно. А почему двусторонний?
— Вы толкаете от себя, а потом тянете к себе.
— Ну до чего только не додумаются! — сказал незнакомец. — И много вы их продаете?
— Я здесь единственный агент.
— Все важные лица непременно хотят купить «Атомный котел»?
— Или «Турбореактивный».
— И правительственные учреждения тоже?
— Конечно. А что?
— То, что годится для учреждения, сойдет и для меня.
— Может, вы предпочитаете нашу «Малютку-не-надрывайся»?
— В каком смысле — не надрывайся?
— Полное название пылесоса: «Малютка-не-надрывайся. Малый комнатный пылесос с воздушной энергией».
— Опять с воздушной энергией?
— А я тут при чем?
— Не петушитесь, старина!
— Лично мне ужасно не нравятся слова «Атомный котел», — сказал Уормолд с неожиданным жаром. Он вдруг встревожился. Ему пришло в голову, что незнакомец — инспектор главной конторы в Лондоне или Нью-Йорке. Что же, тогда они услышат от него всю правду.
— Я вас понимаю. Да, неважно придумано. Скажите, а вы осматриваете машины?
— Каждый квартал. Бесплатно весь гарантийный срок.
— Вы лично?
— Нет, это делает Лопес.
— Вот этот мрачный тип?
— Сам я не очень-то разбираюсь в технике. Стоит мне притронуться к какой-нибудь из этих штук, и они почему-то перестают работать.
— А машиной вы правите?
— Да, но если с ней что-нибудь случается, я зову дочь.
— Ах да, у вас есть дочь. А где она?
— В школе. Разрешите, я вам покажу эту быстродействующую соединительную муфту. — Но стоило Уормолду взять ее в руки, как она тут же перестала соединять. Он нажимал на нее, поворачивал туда и сюда. — Дефектная деталь, — пробормотал он в полном отчаянии.
— Дайте я попробую, — предложил незнакомец, и соединение произошло мгновенно. — Сколько лет вашей дочери?
— Шестнадцать, — сказал он и разозлился на себя за то, что ответил.
— Ну что ж, мне, пожалуй, пора двигаться, — сказал незнакомец. — Рад был с вами поболтать.
— Может, хотите посмотреть пылесос в действии? Лопес вам продемонстрирует.
— Сейчас нет. Мы еще увидимся — здесь или в другом месте, — заявил незнакомец с какой-то дерзкой самоуверенностью и вышел из магазина прежде, чем Уормолд догадался сунуть ему фирменную карточку. На площади, в конце улицы Лампарилья, он растворился в полуденном свете Гаваны, среди толпы сутенеров и продавцов лотерейных билетов.
Лопес сказал:
— Он и не собирался ничего покупать.
— А чего же он тогда хотел?
— А кто его знает. Он долго разглядывал меня через витрину. Если бы вы не пришли, наверно, попросил бы найти ему девочку.
— Девочку?
Он вспомнил тот день десять лет назад, а потом с тревогой подумал о Милли, пожалев, что так охотно отвечал на вопросы незнакомца. Он пожалел и о том, что быстродействующая соединительная муфта не сработала хоть в этот раз.
Он слышал уже издалека, что идет Милли: подымался такой шум, будто ехала полицейская машина; только о приближении Милли предупреждал свист, а не сирена. Она обычно шла от автобусной остановки на Авенида де Бельхика, но сегодня свист почему-то доносился со стороны Кампостельи. Правда, в этой «охоте», приходилось ему признать, не было для нее ничего опасного. Восторги, которые ей таким образом выражали поклонники, начиная примерно с тринадцатилетнего возраста, означали только почтение — ведь даже по высокой гаванской мерке Милли была красавицей. Волосы у нее светло-золотистые, как молодой мед, а брови темные; ее «конский хвост» подстригал лучший парикмахер города. Милли не обращала внимания на свист, он только заставлял ее легче ступать; глядя, как она идет, можно было поверить в вознесение. Тишина показалась бы ей оскорбительной.
В отличие от Уормолда, который ни во что не верил, Милли была набожной католичкой; ему пришлось еще до свадьбы пообещать ее матери, что ребенок получит религиозное воспитание. Теперь ее мать, как он подозревал, не верила ни в бога, ни в черта; ему же она оставила на попечение ревностную католичку. Это привязывало Милли к Кубе куда прочнее, «ем его самого. Уормолд подозревал, что в здешних богатых семьях до сих пор сохранился обычай держать дуэнью; ему порой казалось, что и к Милли приставлена дуэнья, невидимая ни для кого, кроме нее самой. В церкви, где она бывала красивее, чем где бы то ни было, в своей легкой мантилье, расшитой листьями, прозрачными, как морозный узор на стекле, рядом с ней всегда сидела дуэнья, наблюдая за тем, чтобы она не горбилась, в положенное время прикрывала лицо и крестилась по всем правилам. Кругом нее мальчишки могли безнаказанно сосать леденцы, фыркать из-за колонны, а она сидела прямая, как монашенка, следя за службой по требнику с золотым обрезом, переплетенному в сафьян цвета ее волос (она выбирала себе требник сама). Все та же невидимая дуэнья заботилась о том, чтобы она по пятницам ела рыбу, постилась двенадцать дней в году и ходила в церковь не только по воскресеньям и по праздникам, но и в день своей святой: Милли ее звали домашние, окрестили же ее Серафиной; на Кубе — это святая „второго разряда“, — загадочные слова, которые напоминали Уормолду об ипподроме.