Уормолд слишком быстро выпил свой «дайкири», так что у него даже глаза заслезились; он вышел из клуба. Туристы, перегнувшись, заглядывали в колодец семнадцатого века; они побросали туда столько монет, что могли дважды заплатить за свои коктейли; зато они наворожили себе, что еще раз побывают в этих благословенных местах. Его окликнул женский голос и он увидел Беатрису, которая стояла между колоннами аркады, возле антикварной лавки, среди трещоток, бутылей из тыквы и негритянских божков.
— Что вы здесь делаете?
Она объяснила:
— Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне хотелось удостовериться…
— В чем?
Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним — из Лондона или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.
— В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С агентом-двойником не так-то легко иметь дело.
— Зря вы беспокоитесь.
— Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.
— Сифуэнтеса допрашивала полиция. — Уормолд добавил с облегчением: — Он провалился, теперь он нам больше не нужен.
— А как же вы тогда не провалились?
— Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура — один из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване — и американских, и русских. «Дикие утки», как он их называет.
— Ну, это большое дело. А сооружения?
— С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать против своей страны.
Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему, сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:
— На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.
В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:
— Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.
— Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока вы были с Сегурой.
— А он следил за вами. Откровенно говоря, он — один из лучших моих осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой. Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.
— Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?
— Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали, вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?
— Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.
— А как насчет Руди?
— Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом уйти в подполье.
— А как уходят в подполье? — Он и не пытался получить ответ. Он говорил медленно, давая волю своей фантазии. — Слепого зовут Мигель. Он служит мне из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.
— Каким образом?
— Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я умею плавать, а он нет.
— Вам дали медаль?
Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное любопытство.
— Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.
— Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать за вас жизнь.
— Ну, это слишком…
— Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном клеенчатом переплете для записи расходов?
— По-моему, нет. А что?
— Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?
— Господи, зачем мне перышки?
— Да нет, я просто так спрашиваю.
— Записную книжку так дешево не купишь. А перышки — у кого же теперь нет автоматической ручки?
— Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри. Ошибка.
— Какой Генри?
— 59200, — сказала она.
Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила конспирации, она только раз назвала его Джимом.
Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не причиняла ему боли.
— Руди ушел, — сказала Беатриса. — Наверно, покупает сладости. Он ест слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит?
— Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры. Вы даже не поверите…
— Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для слова «евнух»? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах?
— Наверно, нужно для Стамбульского отделения.
— Жаль, что оно нам ни к чему, правда?
— Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?
— Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию в конторе.
— А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?
— Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.
— Видно, я становлюсь важной персоной, — сказал Уормолд. — Меня просят произнести речь.
— Где? — вежливо спросила Милли, отрываясь от «Ежегодника любительницы верховой езды».
Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы Милли цвета меди и виски у него в стакане.
— На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил выступить наш президент, доктор Браун, ведь я — старейший член общества. Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, — добавил он не без гордости.
Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с девушкой, которая стала матерью Милли, — это было во «Флоридита-баре», она пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять участие в последней войне, — англичане, немцы, французы; а его не взяли в армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.
— О чем ты будешь говорить?
— Ни о чем, — грустно ответил он. — Я не знаю, что сказать.
— Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.
— Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный тоже. Экспортеры рома и сигар — вот они действительно важные птицы.
— Да, но ты — это ты.
— Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.
— Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.
— Но не так хорошо, как он.
— Пожалуйста, согласись, папа, — сказала она. — Я бы так тобой гордилась!
— Я буду выглядеть там ужасно глупо.
— Ничего подобного. Ну, ради меня.
— Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.
В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм — в Лондоне была полночь. Он сказал:
— Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?
— Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.
— Кажется, дела идут бойко, — заметила Милли.
— Да.
— Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.
— У нас сделки по долгосрочным обязательствам, — сказал Уормолд.
Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна. Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада. Он подумал: наконец-то они все узнали.