— Зеваете, — сказал Сегура.
— Мы можем пойти на размен.
— Но у меня дамка.
Сегура выпил «Четыре розы», а Уормолд снял с противоположной стороны доски «Хейга с ямочками». Сегура сказал:
— Какой душный вечер!
Он короновал свою дамку, положив на нее клочок бумаги. Уормолд сказал:
— Если я ее побью, мне придется выпить две бутылочки. У меня есть запасные в шкафу.
— Здорово вы все предусмотрели, — сказал Сегура. В его тоне Уормолду послышалось раздражение.
Играл Сегура теперь в высшей степени осторожно. Заставить его взять шашку становилось все труднее, и Уормолд начал понимать, в чем слабость его затеи: хороший игрок может победить противника, не беря у него шашек. Он взял у Сегуры еще одну, и его заперли. Ходить ему было некуда.
Сегура вытер потный лоб.
— Видите, — сказал он, — победить вы не можете.
— Вы должны дать мне отыграться.
— Пшеничное виски слишком крепкое. 85 градусов.
— Давайте меняться, играйте теперь пшеничным вы.
На этот раз Уормолд играл черными — шотландским виски. Он заменил три выпитые бутылочки у себя и три у Сегуры. Он выбрал дебют «Четырнадцатый старый», который ведет обычно к затяжной игре, ибо теперь уже знал, что единственная его надежда — это раззадорить Сегуру, чтобы тот забыл об осторожности. Он снова попытался подставить партнеру шашку, но Сегура не принял хода. Казалось, он понял, что самый опасный противник — не Уормолд, а его собственная голова. Он даже пожертвовал шашкой, не получив тактического преимущества, и Уормолду пришлось выпить «Хайрема Уокера». Уормолд понял, что и его голова в опасности: смесь шотландского виски с пшеничным была убийственной. Он попросил:
— Угостите меня сигаретой.
Сегура перегнулся через стол, чтобы дать ему огня, и Уормолд заметил, как у него дрожат руки. Зажигалка не действовала, и он выругался с неожиданной злостью. «Еще две бутылочки — и он мой», — подумал Уормолд.
Но отдать шашку упорствующему противнику было так же трудно, как взять шашку у него. Помимо его воли, победа стала доставаться Уормолду. Он выпил «Харпера» и вышел в дамки. Он сказал с наигранным торжеством:
— Игра моя, Сегура. Сдавайтесь.
Сегура, нахмурившись, смотрел на доску. В нем явно боролись два чувства: желание победить и желание сохранить трезвую голову, однако голову его туманил гнев, а не только виски. Он сказал:
— Ну и свинство — так играть в шашки!
Теперь, когда у его противника была дамка, он больше не мог рассчитывать на бескровную победу, потому что дамка обладает свободой передвижения. На этот раз он пожертвовал «Таверной в Кентукки», но жертва была вынужденная, и он разразился проклятиями.
— Вот черт, — сказал он, — да эти штуки все разные! Стекло! Где это слыхано о шашках из стекла?
Уормолд чувствовал, что и его мысли путаются от пшеничного виски, но миг победы — или поражения — настал. Сегура сказал:
— Зачем вы передвинули мою шашку?
— Нет, это — «Красная этикетка». Моя.
— Не могу я, будь они прокляты, запомнить разницу между пшеничным и шотландским! Бутылочки, как бутылочки, вот и разбирайся в них!
— Вы сердитесь потому, что проигрываете.
— Я никогда не проигрываю.
И тут Уормолд сделал вид, будто совершил оплошность: он подставил под удар свою дамку. Какой-то миг ему казалось, что Сегура этого не заметил, а потом он решил, что, боясь пить, Сегура нарочно упускает счастливую возможность. Однако соблазн взять дамку был велик, тем более, что это грозило Уормолду полным разгромом. Его собственная шашка выйдет в дамки и устроит врагу форменное побоище. И все же Сегура колебался. Разгоряченное от виски и духоты, лицо его словно оплывало, как у восковой куклы, глаза застилал туман. Он спросил:
— Зачем вы это сделали?
— Что?
— Потеряли дамку и… партию?
— Черт! Не заметил. Я, наверно, пьян.
— Вы пьяны?
— Немного.
— Но я тоже пьян. И вы знаете, что я пьян. Вы нарочно стараетесь меня опоить. Зачем?
— Не валяйте дурака. На что мне вас спаивать? Бросайте игру, пускай будет ничья.
— К черту! Не желаю. Но я знаю, зачем вы хотите меня споить. Вы хотите показать мне список… нет, вру, вы хотите, чтобы я показал вам список…
— Какой список?
— Все вы у меня в руках. Вот так! Где Милли?
— Я же вам сказал, она ушла.
— Сегодня же пойду к начальнику управления. Всех вас возьмем в силки.
— И Картера?
— А кто он такой, ваш Картер? — Он помахал пальцем перед носом Уормолда. — Вы тоже в списке, но я-то знаю, что вы никакой не шпион. Вы симулянт.
— Поспали бы немножко, Сегура. Игра кончилась вничью.
— Не желаю. Смотрите. Я бью вашу дамку. — Он откупорил «Красную этикетку» и выпил.
— За дамку пьют две бутылочки, — сказал Уормолд и протянул ему «Даносдейл крим».
Сегура тяжело развалился на стуле, подбородок его мотался из стороны в сторону. Он сказал:
— Ну, признавайтесь, что вы побиты. Я не играю в поддавки.
— И не подумаю! Я трезвее вас, смотрите — беру фука. Играйте дальше.
Канадское ячменное виски «Лорд Калверт» почему-то затесалось среди бутылочек пшеничного, и Уормолд его проглотил. Он подумал: «Надо, чтобы эта была последней. Если Сегура сейчас не свалится, все пропало. Я буду так пьян, что не смогу нажать курок. Он, кажется, говорил, что пистолет заряжен?»
— Вам ничего не поможет, — шепотом произнес Сегура. — Все равно ваше дело каюк. — Он медленно повел рукою над шашечницей, словно нес ложку с яйцом всмятку. — Видите? — Он взял одну шашку, другую, третью…
— А ну-ка выпейте, Сегура. — «Георг IV», «Королева Анна», «Горная королева» (игра кончалась по-королевски). — Ходите, Сегура. А может, мне вас снова фукнуть? Пейте. — «Бочка 69». — Еще одну. Выпейте, Сегура. — «Опора Гранта», «Старик Арджилл». — Пейте, Сегура. Теперь я сдаюсь.
Но сдался Сегура. Уормолд расстегнул ему воротник мундира, чтобы легче было дышать, и прислонил его голову к спинке стула, но и сам он ступал нетвердо, когда шел к двери. В кармане у него лежал пистолет Сегуры.
Добравшись до «Севил-Билтмора», он позвонил Картеру по внутреннему телефону. Видно, нервы у Картера крепкие, куда крепче, чем у него. Картеру не удалось выполнить свою миссию на Кубе, однако он не уезжал, он выжидал своего часа, как снайпер или манок для диких уток. Уормолд сказал:
— Добрый вечер, Картер.
— А, это вы? Добрый вечер, Уормолд.
В голосе слышался холодок — в нем звучала оскорбленная добродетель.
— Хочу перед вами извиниться, Картер. За эту дурацкую выходку с виски. Был здорово пьян. Да и сейчас чуточку пьян. И не люблю извиняться.
— Ладно, ладно, Уормолд. Ступайте проспитесь.
— Еще издевался, что вы заикаетесь! Порядочные люди так не делают!
Он поймал себя на том, что разговаривает, как Готорн. Лицемерие, видно, профессиональная болезнь.
— А я ни черта не понял, куда вы г-гнете.
— Я скоро… скоро сообразил, что произошло. Вы тут совершенно ни при чем. Проклятый метрдотель сам отравил свою собаку. Пес был очень старый, но, ей-богу же, надо было его усыпить, а не давать ему отравленные объедки!
— Ах, вот оно что! Спасибо, что позвонили, г-голубчик, но сейчас уже поздно. Я ложусь спать.
— Лучший друг человека…
— Что? Г-говорите г-громче.
— «Цезарь», друг короля, а потом тот, жесткошерстый, помните, — он пошел ко дну во время Ютландского сражения? До самого конца охранял на мостике хозяина.
— Вы пьяны, Уормолд.
Куда проще изображать пьяного, когда ты выпил, — сколько же, в конце концов, он выпил шотландского и пшеничного? Пьяному человеку верят — in vino veritas [50]. С пьяным человеком и расправиться легче. Картер был бы круглым дураком, если бы не воспользовался таким удобным случаем. Уормолд сказал:
— А на меня как раз нашло настроение пошататься по разным местам…
— По каким местам?