— По злачным местам, по тем самым, которые вам так хотелось поглядеть.
— Но сейчас уже поздно.
— Самое подходящее время. — Даже сюда, на другой конец провода, ему передалось колебание Картера. Уормолд сказал: — Возьмите с собой пистолет. — Он вдруг почувствовал странную неохоту убивать безоружного убийцу, если только Картер окажется безоружным.
— Пистолет? Зачем?
— В таких местах тебя иногда пытаются обчистить.
— А почему бы вам не взять свой?
— У меня его, увы, нет.
— У меня тоже. — Уормолду показалось, что он услышал металлический щелчок взводимого курка. «Алмаз режет алмаз», — подумал он и улыбнулся. Но улыбка так же вредна в решающую минуту ненависти, как и в решающую минуту любви. Ему пришлось напомнить себе, как выглядел Гассельбахер, когда смотрел на него с пола в баре. Они не дали старику ни одного шанса спастись, а вот он дает их Картеру больше, чем надо. Он стал жалеть, что так много выпил.
— Подождите меня в баре, — сказал Картер.
— Только поскорее.
— Мне надо одеться.
Уормолд был рад, что в баре темно. Картер, наверно, созванивается со своими друзьями и назначает им свидание, но в баре им все же не удастся его пристрелить прежде, чем он их заметит. С улицы только один вход и из гостиницы тоже; а к задней стене пристроено нечто вроде балкончика; в случае чего на перила можно опереть руку с пистолетом. Всякий человек, вошедший в бар, должен сперва привыкнуть к темноте — Уормолд это знает по себе: когда он вошел, он не сразу мог разобрать, был тут один посетитель или двое — так тесно прижалась друг к другу парочка на диване возле выхода на улицу.
Он сел на балкончике и заказал виски, но так до него и не дотронулся, следя за обеими дверьми. Наконец кто-то вошел, лица разглядеть он не мог; он узнал Картера по руке, похлопывавшей карман, где лежала трубка.
— Картер!
Картер подошел.
— Ну, поехали, — сказал Уормолд.
— Допейте виски, я составлю вам компанию.
— Я и так слишком много выпил. Мне надо на воздух. Мы выпьем потом, в каком-нибудь заведении.
Но Картер сел.
— Расскажите, куда вы собираетесь меня везти.
— В публичный дом. Они тут все одинаковые. В каждом по десятку девиц — выбор небольшой. Они устроят для вас парад. Вставайте, поехали. После полуночи там начинается давка.
Картер сказал испуганно:
— Я бы сперва хотел что-нибудь выпить. Нельзя смотреть на такие вещи, когда ты совсем трезвый.
— Вы кого-нибудь ждете?
— Нет, с чего вы взяли?
— Так мне показалось, вы все время поглядываете на дверь.
— Но я же вам г-говорил, что не знаю здесь ни души.
— Кроме мистера Брауна.
— Да, конечно, кроме доктора Брауна. Ну, он не такой человек, которого поведешь в публичный дом, правда?
— Проходите, прошу вас, — сказал Уормолд, пропуская его вперед.
Картер нехотя двинулся к двери. Он явно искал повода, чтобы задержаться. Он сказал:
— Подождите, я оставлю записочку портье. Мне должны позвонить.
— Кто, мистер Браун?
— Да. — Он все никак не решался выйти. — Ей-богу, невежливо и даже как-то г-грубо уходить, не дождавшись его звонка. Давайте посидим еще минут пять.
— Скажите портье, что в час ночи будете дома, — если, конечно, не войдете во вкус и не загуляете до утра.
— Лучше все-таки подождать.
— Тогда я пошел один. Ну вас к черту! А я-то думал, что вам хочется посмотреть город. — Уормолд быстро вышел на улицу. Его машина стояла напротив. Он ни разу не оглянулся, но слышал за спиной шаги. Картеру так же не хотелось упустить его, как ему не хотелось упустить Картера.
— Ну и г-горячий яге вы человек, Уормолд!
— Простите. Я, когда выпью, почему-то злею.
— Надеюсь, вы не так пьяны, чтобы на кого-нибудь наехать?
— Пожалуй, будет лучше, если за руль сядете вы.
Он подумал: «Тогда он не сможет держать руки в карманах».
— Первый поворот направо. Теперь налево, Картер. — Они выехали на набережную; из гавани выходил узкий белый корабль — какое-то туристское судно отправлялось в Кингстон или в Порт-о-Пренс. Им были видны влюбленные парочки; перегнувшись через перила, они смотрели вниз, на лунную дорожку, оркестр играл еще не совсем вышедшую из моды «Я мог бы танцевать всю ночь».
— Ох, до чего же хочется домой, — сказал Картер.
— В Нотвич?
— Да.
— В Нотвиче нет моря.
— Когда я был мальчишкой, прогулочные катера на реке мне казались такими же большими, как этот лайнер.
«Убийца не имеет права чувствовать тоску по родине, убийца должен быть бездушным, как машина, вот и мне надо стать машиной», — думал Уормолд, нащупывая в кармане носовой платок, которым он сотрет отпечатки пальцев, когда настанет время. Но как его выбрать, это время? В каком закоулке, в каком подъезде? А если тот выстрелит первый?
— Кто ваши друзья. Картер? Русские? Немцы? Американцы?
— Какие друзья? — И он добавил очень искренне: — У меня нет друзей.
— Совсем нет друзей?
— Нет.
— Еще раз налево. Картер, а потом направо.
Они медленно ползли по узкой уличке; по обе ее стороны помещались ночные притоны: из-под земли звучал оркестр — словно голос отца Гамлета или музыка, которую часовые услышали под мостовой, когда бог Геркулес покинул Марка-Антония. Двое служителей в ливреях кубинских ночных кабаре наперебой зазывали их с тротуара напротив. Уормолд оказал:
— Давайте остановимся. Мне позарез нужно выпить прежде, чем мы двинемся дальше.
— Это публичные дома?
— Нет. В публичный дом мы поедем попозже.
Он подумал: «Эх, если бы Картер снял руку с руля и схватился за пистолет, — как бы мне тогда легко было в него выстрелить!»
Картер спросил:
— А вы это место знаете?
— Нет. Но я знаю этот мотив. — Странно: там играли «И мое безрассудство их просто бесит».
Снаружи висели цветные фотографии голых девушек и светились неоновые слова на международном языке ночных кабаков: «Аттракцион с раздеванием». Ступеньки, полосатые, как дешевая пижама, вели в погребок, где воздух был сизый от сигарного дыма. Что ж, место для казни подходящее, не хуже любого другого. Но сначала он должен выпить.
— Идите вперед, Картер.
Картер не решался. Он открыл рот и запнулся; Уормолд еще ни разу не слышал, чтобы он так долго не мог выговорить «г».
— Г-г-господи…
— В чем дело?
— Нет, ничего.
Они сели за столик и стали смотреть, как раздеваются; оба взяли коньяк с содовой. От столика к столику, постепенно разоблачаясь, переходила девушка. Сначала она сняла перчатки; какой-то посетитель покорно их взял, словно папку с входящими бумагами. Потом она повернулась спиной к Картеру и попросила его расстегнуть крючки на ее черном кружевном корсете. Картер неловко пыхтел над застежками, заливаясь краской, а девушка хохотала и поеживалась от прикосновений его пальцев. Он сказал:
— Извините, но я никак не найду…
Вокруг танцевальной площадки за столиками сидели мрачные посетители и наблюдали за Картером. Никто не улыбался.
— Вам, видно, в Нотвиче редко приходилось иметь с этим дело. Дайте я расстегну.
— Отстаньте!
Наконец он расстегнул корсет, девушка взъерошила его жидкие выгоревшие волосы и пошла дальше. Он пригладил волосы карманной щеточкой.
— Мне здесь не нравится, — сказал он.
— Вы боитесь женщин, Картер.
Разве можно застрелить человека, над которым так легко потешаться?
— Терпеть не могу такую жеребятину, — сказал Картер.
Они поднялись по лестнице. Боковой карман у Картера сильно оттопыривался. Конечно, он мог положить туда и трубку. Картер снова сел за руль и стал ворчать:
— Тоже невидаль — шлюхи раздеваются!
— Вы ей не очень-то помогли.
— Я искал, где у нее молния.
— А мне ужасно хотелось выпить.
— И коньяк дрянной. Не удивлюсь, если они к нему что-то подмешивают.
— Ну, ваше виски было куда хуже. Картер.