Он пытался разжечь свою злобу и не вспоминать, как этот бедняга неуклюже возился с корсетом и краснел от своей неловкости.
— Что вы сказали?
— Остановите машину.
— Зачем?
— Вы же хотели в публичный дом. Вот он.
— Но вокруг нет ни души.
— Двери и ставни здесь всегда закрыты. Вылезайте и звоните.
— А что вы сказали насчет виски?
— Да так, ничего. Вылезайте и звоните.
Место было подходящее, ничуть не хуже погребка (для этой цели, как известно, годится и глухая стена): серый фасад и улица, куда люди заходили только с одной малопочтенной целью. Картер медленно выпростал ноги из-под руля, а Уормолд пристально следил за его руками, за его неловкими руками. «Это — честная дуэль, — говорил он себе, — Картер куда больше привык убивать, чем я, да и шансы у нас равные: я ведь даже не уверен, что мой пистолет заряжен. У него куда больше шансов спастись, чем было у Гассельбахера». Держась рукой за дверцу, Картер снова замешкался. Он сказал:
— Может, разумнее отложить это на другой раз? Г-г-говоря откровенно…
— Вы что, боитесь, Картер?
— Я никогда не бывал в таких местах. Уормолд, это г-глупо, но меня не очень тянет к женщинам.
— Видно, тоскливая у вас жизнь.
— Я могу обойтись и без них, — ответил он с вызовом. — У человека есть дела поважнее, чем г-гоняться за юбками…
— Зачем же вы пошли в публичный дом?
И снова он удивил Уормолда своей откровенностью.
— Мне иногда кажется, что я хочу, но когда доходит до… — Он был на грани признания и наконец решился: — У меня ничего не получается, Уормолд. Не могу сделать то, чего они от меня хотят.
— Вылезайте из машины.
«Мне надо его застрелить, — думал Уормолд, — до того, как он совсем разоткровенничается. С каждым мигом он все больше превращается в человека, в такое же существо, как я сам, которое можно пожалеть и утешить, но нельзя убить. Кто знает, какие мотивы кроются за каждым актом насилия?» Он вытащил пистолет Сегуры.
— Что это?
— Выходите.
Картер прислонился к двери публичного дома, лицо его выражало не страх, а угрюмое недовольство. Он боялся женщин, а не насилия. Он сказал:
— Это вы зря. Виски дал мне Браун. Я человек подневольный.
— А мне наплевать на виски. Ведь это вы убили Гассельбахера?
Он снова удивил Уормолда своей правдивостью. В этом человеке была своеобразная честность.
— Я выполнял приказ, Уормолд. Когда тебе г-г-г…
Он изловчился достать локтем звонок, прижался спиной к двери, и теперь где-то в глубине дома звенел и звенел звонок, вызывая обитателей.
— Мы не питаем к вам зла, Уормолд. Вы просто стали слишком опасны, вот и все. Ведь мы с вами обыкновенные рядовые, и вы и я.
— Я вам опасен? Ну какое же вы дурачье! У меня нет агентов. Картер.
— Ну уж не г-г-говорите! А сооружения в г-горах? Мы раздобыли копии ваших чертежей.
— Это части пылесоса. — Интересно, у кого они получили эти копии: у Лопеса, у курьера Готорна или у человека из консульства?
Картер полез в карман, и Уормолд выстрелил. Картер громко взвизгнул. Он сказал:
— Вы меня чуть не застрелили. — И вытащил руку, в который была зажата разбитая трубка. — Мой «Данхилл» [51]. Вы сломали мой «Данхилл».
— По неопытности, — сказал Уормолд. Он решился на убийство, но выстрелить еще раз не мог. Дверь за спиной Картера начала отворяться. Все это стало похоже на пантомиму. — Там о вас позаботятся. Вам сейчас может пригодиться женщина.
— Ах вы… шут гороховый!
Ну до чего же Картер прав! Он положил пистолет на сиденье и пересел на место у руля. И вдруг он почувствовал радость. Ведь он чуть было не убил человека. А теперь он доказал себе, что судья из него все равно не выйдет: у него нет призвания к насилию. И тогда Картер выстрелил.
Он сказал Беатрисе:
— Я нагнулся, чтобы включить мотор. Это меня и спасло. Он, конечно, имел право отстреливаться — ведь у нас была дуэль по всем правилам. Но третий выстрел остался за мной.
— А что было потом?
— Я успел отъехать прежде, чем меня стошнило.
— Стошнило?
— Если бы я побывал на войне, убийство, наверное, не показалось бы мне таким сложным делом. Бедный Картер.
— А чего вам его жалеть?
— Он был тоже человек. Я многое о нем узнал. Он не умел расстегнуть корсет. Боялся женщин. Любил свою трубку, и, когда был мальчишкой, прогулочные катера на реке казались ему океанскими пароходами. Может, он был романтиком. Ведь романтик живет в постоянном страхе, что действительность не оправдает его ожиданий, верно? Все они ждут от жизни слишком многого.
— Ну, а потом?
— Потом я стер с пистолета отпечатки пальцев и привез его домой. Сегура, конечно, заметит, что двух пуль не хватает. Но он вряд ли захочет признаться, что эти пули выпущены из его пистолета. Ему трудно будет объяснить, как это случилось. Когда я вернулся, он еще спал. Страшно подумать, как у него сейчас болит голова. У меня она тоже раскалывается. Но я пытался вспомнить ваши уроки, когда фотографировал.
— Что вы фотографировали?
— У него был список иностранных агентов, который он составил для начальника полицейского управления. Я его сфотографировал, а потом положил Сегуре обратно в карман. Я рад, что под конец послал хоть одно настоящее донесение.
— Вам надо было подождать меня.
— Не мог. Боялся, что он вот-вот проснется. Оказывается, микрофотография — дело очень хитрое!
— Господи, а зачем вам понадобилось делать микрофотографию?
— Потому, что ни одному курьеру в Кингстоне нельзя доверять. Хозяева Картера — кто они, я так и не выяснил — добыли копии моих чертежей. Стало быть, какой-то агент работает и на нас, и на них. Может, это тот контрабандист, который возит наркотики. Поэтому я снял микрофотографию, как вы меня учили, наклеил ее на оборотную сторону марки и послал по почте набор из пятисот марок английских колоний — словом, сделал все, что положено делать в экстренном случае.
— Надо протелеграфировать, на какую марку вы наклеили фото.
— Что значит, на какую марку?
— Неужели вы думаете, что они станут разглядывать все пятьсот марок в поисках одного черного пятнышка?
— Об этом я не подумал. Вот незадача…
— Но вы же знаете, на какую марку…
— В том-то и дело, что мне не пришло в голову посмотреть лицевую сторону. Там, по-моему, был Георг V; кажется, красный… А может, зеленый…
— Ну, тогда все ясно. А фамилии в списке вы запомнили?
— Нет. У меня не было времени его как следует прочесть. Да, в таких делах я, видно, полный болван, Беатриса.
— Неправда. Болваны они.
— Интересно, кто первый даст о себе знать. Доктор Браун или Сегура?
Но это был ни тот, ни другой.
На следующий день, ровно в пять, в магазине появился высокомерный чиновник из консульства. Чопорно поглядывая на пылесосы, как негодующий турист на выставку предметов фаллического культа, он объявил Уормолду, что его желает видеть посол.
— Можно мне прийти завтра утром? — Он писал последнее донесение: о смерти Картера и своей отставке.
— Нет, нельзя. Посол звонил из дому. Вам надо ехать сейчас же.
— Я у него не служу, — заявил Уормолд.
— Вы так думаете?
Уормолд снова отправился в Ведадо, где стояли белые особняки и росли бугенвилеи богачей. Сколько воды утекло с тех пор, как он был здесь у профессора Санчеса! Вот он проехал мимо его ворот. Какие скандалы разыгрываются за стенами этого кукольного дома?
У него было такое чувство, будто у посла с беспокойством дожидались его прихода, а переднюю и лестницу старательно очистили от посторонних. На первом этаже какая-то женщина повернулась к нему спиной и быстро заперла за собой дверь; наверно, это была жена посла. Двое детей украдкой выглянули из-за перил на втором этаже и убежали, стуча каблучками по кафельному полу. Дворецкий проводил его в пустую гостиную и осторожно притворил дверь. За высокими окнами расстилался длинный зеленый газон и росли стройные субтропические деревья. Даже оттуда кто-то спешил убежать, заметив его.