Наш человек в Гаване

— Руки вверх! Arriba los manos!

— Las manos, — поправил Уормолд. Он с облегчением увидел, что это Готорн.

— Ах, это вы, — сказал Готорн.

— Я немножко запоздал. Извините. Мы гуляли с Гассельбахером.

На Готорне была лиловая шелковая пижама с монограммой на кармане. Вид у него был королевский. Он сказал:

— Я уснул, а потом услышал, что кто-то здесь ходит. — Можно было подумать, что его поймали врасплох и он забыл о своем жаргоне, не успел им прикрыться, хоть и надел пижаму. Он спросил: — Вы трогали Лэма?

Слова звучали, как укор, — он напоминал проповедника из Армии спасения.

— Извините. Я просто хотел посмотреть.

— Ничего. Это показывает, что инстинкт у вас верный.

— Вы, видно, любите эту книгу.

— Один экземпляр для вас.

— Но я ее читал, — сказал Уормолд, — много лет назад, и я не люблю Лэма.

— Она не для чтения. Неужели вы не слышали о книжном шифре?

— Сказать по правде, нет.

— Сейчас покажу вам, как это делается. Один экземпляр остается у меня. Сносясь со мной, вам надлежит только указать страницу и строку, с которой вы начинаете шифровку. Конечно, этот шифр не так трудно разгадать, как механический, но и он заставит попотеть всяких там Гассельбахеров.

— Я бы вас очень просил выкинуть доктора Гассельбахера из головы!

— Когда мы как следует организуем вашу контору и обеспечим надлежащую конспирацию — сейф с секретом, радиопередатчик, обученный персонал, — словом, приведем в порядок все ваше хозяйство, тогда мы, конечно, сможем отказаться от этого примитивного кода, однако только опытный криптолог может разгадать такой шифр, не зная названия книги и когда она издана.

— А почему вы выбрали Лэма?

— Это единственная книга, которую я нашел в двух экземплярах, не считая «Хижины дяди Тома». Я очень торопился и должен был что-нибудь купить в Кингстоне до отъезда. Да, там была еще одна книжка под названием «Зажженная лампа. Руководство для вечерней молитвы». Но мне казалось, что она будет выглядеть как-то неестественно у вас на полке, если вы человек неверующий.

— Да, я человек неверующий.

— Я привез вам и чернила. У вас есть электрический чайник?

— Да, а что?

— Понадобится, чтобы вскрывать письма. Наши люди должны быть оснащены на все случаи жизни.

— А зачем чернила? У меня дома сколько угодно чернил?

— Да, но это симпатические чернила! На случай, если вам что-нибудь придется послать обычной почтой. У вашей дочери, надеюсь, есть крючок для вязания?

— Она не вяжет.

— Тогда вам придется купить. Лучше всего из пластмассы. Стальной иногда оставляет следы.

— На чем?

— На конверте, который вы будете вскрывать.

— А зачем, прости господи, мне вскрывать конверты?

— Может возникнуть необходимость познакомиться с перепиской доктора Гассельбахера. Вам, естественно, придется обзавестись своей агентурой на почте.

— Я категорически отказываюсь…

— Не упрямьтесь. Я затребовал сведения из Лондона. Когда мы его проверим, мы решим вопрос о его переписке. Полезный совет: если у вас выйдут чернила, пользуйтесь птичьим дерьмом — вы запоминаете, я не слишком быстро?

— Да ведь я еще не сказал, что согласен…

— Лондон дает сто пятьдесят долларов в месяц и еще сто пятьдесят на расходы — в этих придется отчитываться. Оплата вашей агентуры и так далее. На дополнительные расходы надо получать специальное разрешение.

— Постойте…

— От подоходного налога вы освобождаетесь, имейте это в виду. — Готорн воровато подмигнул. Подмигивание как-то не вязалось с королевской монограммой.

— Вы должны дать мне время подумать…

— Ваш шифр 59200 дробь пять. — И он добавил с гордостью: — 59200 — это, конечно, я. Вы будете нумеровать ваших агентов 59200 дробь пять дробь один и так далее. Понятно?

— Не понимаю, чем я могу быть вам полезен.

— Вы ведь англичанин? — бодро опросил Готорн.

— Да, конечно, англичанин.

— И вы отказываетесь служить вашей родине?

— Этого я не говорю. Но пылесосы отнимают у меня уйму времени.

— Ваши пылесосы — отличная маскировка, — сказал Готорн. — Великолепно придумано. Ваша профессия выглядит очень естественно.

— Но я и в самом деле торгую пылесосами.

— А теперь, если вы не возражаете, — твердо заявил Готорн, — мы перейдем к нашему Чарльзу Лэму.

— Милли, — сказал Уормолд, — ты не ела кашу.

— Я больше не ем кашу.

— Ты положила в кофе только один кусок сахару. У а не собираешься ли ты худеть?

— Нет.

— Может, это покаянный пост?

— Нет.

— Но ты до обеда ужасно проголодаешься.

— Я об этом думала. Придется приналечь на картошку.

— Милли, что ты выдумываешь?

— Я решила экономить. Вдруг, в ночной тиши, я поняла, сколько тебе приходится на меня тратить. Мне словно послышался чей-то голос. Я чуть не спросила: «Кто ты?» — но побоялась услышать: «Твой господь бог». У меня ведь как раз подходящий возраст.

— Для чего?

— Для голосов. Я старше, чем была святая Тереса, когда она ушла в монастырь.

— Слушай, Милли, неужели ты задумала…

— Нет, что ты. Мне кажется, что капитан Сегура прав. Он сказал, что я сделана не из того теста.

— Милли, ты знаешь, как здесь зовут твоего капитана Сегуру?

— Да. Кровавый Стервятник. Он пытает заключенных.

— Он этого не отрицает?

— Ну, со мной, он, конечно, ведет тебя паинькой, но у него портсигар сделан из человеческой кожи. Он уверяет, будто это сафьян — можно подумать, что я не знаю, как выглядит сафьян.

— Милли, ты должна прекратить с ним знакомство.

— Я так и сделаю, но не сразу, сперва мне надо устроить лошадь в конюшню. Кстати, мой голос…

— А что этот голос сказал?

— Он сказал, — но посреди ночи все это было куда больше похоже на божественное откровение, — «Ты взяла себе орешек не по зубам, моя милая. А как насчет Загородного клуба?»

— А что насчет Загородного клуба?

— Это единственное место, где я могу по-настоящему ездить верхом, а мы не члены клуба. Ну что за радость, если лошадь стоит в конюшне? Капитан Сегура, конечно, член клуба, но я ведь знаю, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась. И вот я подумала, что если я начну меньше есть и помогу тебе сократить расходы по дому…

— Ну и что это даст?..

— Тогда ты, может, сумеешь взять семейный членский билет. Запиши меня как Серафину. Это звучит куда приличнее, чем Милли.

Уормолду казалось, что во всем этом есть здравый смысл; один только Готорн был порождением жестокого и необъяснимого детства.

ИНТЕРМЕДИЯ В ЛОНДОНЕ