Позже Вильгельм появлялся у нас в торгпредстве но мы уже приняли необходимые меры. Эгон Альтман во время допросов сломался и все выдал.
Мария, напротив, стойко держалась до последней минуты и ничего немцам не выдала. Оба были казнены.
Закончив обсуждение дела Червоной, Судоплатов перешел к другим источникам.
— Центр ставит перед резидентурой задачу более глубоко проникнуть в нацистские структуры, экономику, центральные ведомства, военные круги и интеллигенцию, — продолжил он. — Подготовлен план развития наших отношений с Корсиканцем. План согласован с начальником отдела Фитиным, докладывался наркому и получил его одобрение. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?
Наступила многозначительная пауза. Решив, видимо, что я уже достаточно проникся ответственностью момента, Судоплатов приказал:
— Забирайте документ, внимательно его изучите и примите как руководство к действию!
Я взял план и отправился в кабинет направленца «изучать плоды творчества» начальства. Однако мне уже было не до плана. Сейчас мне хотелось только одного: поскорее вырваться с Лубянки домой. Повидать близких и хоть на день забыть о всех этих делах и планах.
Я освободился, когда две или три тусклые звездочки прокололи сгустившиеся сумерки над Москвой. Я стоял на Кузнецком мосту и задумчиво смотрел на поток проходящих мимо автомашин. Вдруг, мне показалось, что меня кто-то зовет. Из-за шума машин я отчетливо не слышал, однако разглядел в сумерках неясные очертания женской фигуры, берущей ко мне с протянутыми руками.
— Это же Маша! — невольно вырвалось у меня.
— Саша… Ой, Саша!
Я быстро повернулся и протянул к ней руки. Она влетела в мои объятья и прижалась ко мне. Сердце мое бешено колотилось, и я обнял ее.
Она уткнулась в мое плечо и мои губы нашли только шелк ее волос. Голос мой предательски сел:
— Маша…
Она не поднимала головы.
— Маша!
Вид моей фигуры вероятно оказал на нее совершенно расслабляющее действие: подбегая в сумерках, она чувствовала, что теряет остатки самообладания и не в силах больше сдерживаться. Пока она вынуждена была нести свою ношу одна, то почему-то воспринимала все относительно спокойно, но сейчас этот тяжкий груз словно придавил ее. Она ощущала потребность поделиться, поскольку знала, что мужское участие снимет добрую половину проблем.
Она плакала, дрожала от накопившейся тоски и сдерживаемой страсти.
— Маша! Ну успокойся… Я приехал, жив, здоров!
Она сотрясалась от рыданий и еще теснее прижималась ко мне. Оставалось лишь молчать и еще покрепче ее обнять. Вскоре рыдания стали утихать. Я уже овладел собой и лишь рука, машинально гладившая ее волосы, слегка дрожала.
Немного погодя она пошевелилась и, чуть отстранясь, занялась поисками платка.
— Возьми мой, — предложил я. Видишь как я экипирован. Сказывается привычка к самостоятельности.
Прикладывая платок к глазам, Маша выдавила довольно жалкую улыбку.
— Твое плечо промокло? Извини, дорогой. Не знаю, что со мной. А ты, Саша, ловко справился с крайним случаем. Наверное, у тебя большой опыт?
Обычно не больше двух-трех женщин в день.
Бедный, ты мой!
Глупышка ты, дитя неразумное! — ласково говорил я ей. Потом взял ее за плечи, и мы потихоньку пошли вниз по Кузнецкому мосту.
По дороге Маша стала рассказывать о своей жизни, о нашей дочурке Софии, о работе, о своих отношениях с моей матерью, о все возрастающем предчувствии несчастья, которое могло произойти со мной в Берлине.
— Могло быть, но слава богу, пронесло, — неосторожно заметил я.
— Значит все-таки неприятности у тебя действительно были, — сразу насторожилась она.
Да нет, ничего серьезного. Обычные наши дела. Маша, ну как мне убедить тебя, что все это чепуха? Ты просто сама себе что-то придумала.
— Нет, — упрямо сказала она.
— Пойми, Саша. Я должна все выяснить. Это для меня важно!
— Но, милая моя…
Она вспыхнула, ее непрочное спокойствие улетучилось.
— Ради бога. Саша! Не считай меня абсолютной дурой, если хочешь знать, я не верю, что ты приехал просто по делам. Не верю! Неужели тебе непонятно!
Маша, слегка задыхаясь, обернулась ко мне, от раздражения ее начало трясти. На фоне неподвижных темных зданий и сгущающихся сумерек ее тонкая фигура казалась такой уязвимей. Она сама выглядела на редкость трогательной и очень юной в этом бессмысленном вызове и отчаянии. Меня вдруг захлестнула такая сильная волна желания, что самому стало не по себе. Я удивился, как она ничего не замечает, глядя на меня своими широко раскрытыми глазами.