Она сыграла ещё одну главную роль в театре, была приглашена сниматься в фильме, мечтала о предстоящих Каннах, мне нужно было привыкать к этому, теперь она вошла в круг знаменитостей, и все эти рожи лезли к ней, думал я, и я должен был каким-то образом с ними соперничать… Я хотел держаться «кул». Но мне казалось, что мне досталось плохое место, что я как будто сижу на сквозняке.
Я мог бы говорить себе: она успешнее, чем я, так и что? Разве я хотел бы, чтобы у неё не было таланта? Разве я был бы рад, если бы её вышвырнули из театра, как меня из редакции? Лучше пусть будет так, разумеется, так лучше, говорил я сам себе. Моя проблема только в инстинкте доминации, это мой мусор в моей голове, мачизм, который боится успеха женщин, мне нужно от этого избавиться — говорил я сам себе. Мне всё было ясно. Но что касается секса, я сделался безвольным, отказался от попыток что-нибудь инициировать, как будто желая проверить её желания.
— Ты мне изменяешь? — спросил я однажды вечером, когда она вернулась из театра позже, чем обычно.
— Что? — Она застыла у двери. — Мы просто ненадолго остались немного выпить…
— Ты мне изменяешь?! — спросил я.
— Что это ещё за экзамен?!
— Да или нет?
— Что с тобой?.. Нет, не изменяю!
— Ты меня любишь?
Мой взгляд её ждал, а она смотрела на меня почти с ненавистью. — Что это значит? — процедила она.
— Ничего, просто спрашиваю.
— Мог бы и что-нибудь получше спросить!
— Просто скажи, да или нет.
— Да, — выкрикнула она и развела руками. — Да, черт побери, да, я люблю тебя!
— Хорошо. Мне нужно было это знать, — сказал я и опустил глаза.
Я стал ревнивым, хотел всегда быть рядом с ней. Она же хотела, чтобы всё было как раньше, чтобы её известность не влияла на нашу жизнь. Возможно, из-за меня, чтобы мне было легче… А может, и из-за себя, чтобы избежать проблемы изменения идентичности, которая приходит вместе со славой. Есть что-то унизительное в том, что человек резко меняется из-за своего нового статуса. Есть в этом что-то гадкое, потому что начинает казаться, что ты это не ты, а какой-то социальный конструкт. Есть в этом что-то безжалостное, что говорит тебе — то, что ты есть, от тебя не зависит. Есть в этом что-то, что может тебя напугать, когда ты подумаешь, что ты в конечном счете просто нечто неопределенное.
Ей прежде всего было страшно, если кто-нибудь скажет, что она зазналась. Когда ей говорили, что она вообще не изменилась, на её лице появлялась улыбка. Она воспринимала это как самый приятный комплимент. Она хотела, так же как и раньше, ходить в нормальные кафе, куда заходят все, бывать на рок-концертах, в клубах, ещё где-то, где собирается много народу, мы ходили к знакомым, всё нормально, и я был рядом с ней, как телохранитель.
Когда-то давно, в самом начале, было очень приятно появляться с девушкой, которой все смотрят вслед, а ты наслаждаешься этим, гордишься её красотой… Но теперь я начал чувствовать себя охранником. Когда мы с ней оказывались где-то, где на неё пялятся разные типы, я, перехватывая их взгляды, начинал нервничать. У меня повышался адреналин, возникали конфликты. Возможно, я стал превращаться в параноика. А эти кретины продолжали на неё пялиться, будто другого дела у них нет, кроме как меня раздражать. Они смотрят на неё, я — на них, меряемся силой. И такая скучная игра повторяется и повторяется. И я не могу спокойно пить свою проклятую выпивку.
Поэтому теперь я стал обдумывать, куда нам пойти, как будто это я такой известный, а не она. Город для нас сжимался. Если она хотела, чтобы мы пошли в какое-то кафе, куда заходили все, или в какое-то место, где много людей и где можно наткнуться на группы каких-то кретинов, я чувствовал напряжение ещё до выхода из дома. Она тогда меня спрашивала: — Что случилось? Почему ты сердишься? — Я не говорил в чём дело, мне казалось, что тогда я буду выглядеть трусом.
Я думал так: я не сержусь, но иногда чувствую себя телохранителем… А ста тридцати килограммов во мне всё-таки нет. Но я никогда этого не произнес. Мужчинам что-то мешает так сказать, они всегда изображают из себя великих борцов.
Мы постоянно в напряжении, мы великие борцы. Мы — герои в мрачных масках, и ходим в них, пока они не превращаются в наше лицо. На Балканах от этого обезьяноподобия у мужчин рано появляются морщины. Наша жизнь проходит в бесконечном состязании, у кого член длиннее. Эта маска меня бесила. К счастью, меня никогда и никто при ней не избил. Я этого параноидально боялся, каждый день делал отжимания и поднимал гири. Я исступленно мучил себя этими упражнениями, тем более что других дел у меня не было. Возможно, я переусердствовал, и у меня вдруг начало болеть плечо. Стал пить анальгетики. Ходил по врачам, мне сказали, что причина этой боли в позвоночнике. Но я всё равно продолжал упражняться и пить анальгетики. Она понятия не имела обо всем этом, женщины ничего не знают об отвратительном грузе мужественности, поэтому они танцуют, поэтому они жизнерадостны и поэтому дольше живут.