Выбрать главу

Вот так, когда запахло летом, мы в благоприятный момент, после восьмой банки пива в факультетском буфете, нашли свой новый путь. Наш бунт, наше долгое выпадание в осадок в подвале наконец рассыпались, и мы решили пойти в деканат, забрать свои документы и посвятить себя искусству. Помню, как мы, в хлам пьяные, добрались до деканата, как странно смотрели там на нас тетки и как мы, держа в руках документы, весело вышли на солнце. Маркатович был в таком восторге, что даже подбросил свои бумаги в воздух, а потом мы ловили их на стоянке автомобилей и дул легкий ветерок… Девчонки ходили в мини, война растягивалась, как жевательная резинка, а мы наконец-то были свободны.

Мы смеялись до упаду, а время от времени и реально падали.

Марихуана

Маркатович позже поступил на литературу, даже опубликовал одну книгу стихов, на неё откликнулось несколько критиков — написали, что от него можно многого ждать, ему только надо немного осовременить свой стиль… Но из-за этой поэзии в него не влюбилась ни одна женщина, и тут, видно, что-то в нем переломилось. Его путь к литературной славе превратился в бесконечное ожидание, а потом он встретил Диану, которая стихов вообще не читала: у них родились близнецы, то есть два одинаковых сына. Нужно было, как говорится, кормить семью, и он тогда зарегистрировал свою фирму…

Когда я на него смотрю, на этого опухшего свидетеля моей глупой биографии, мне не кажется, что и я не выгляжу блестяще… Потому что я после экономики выбрал драматургию. Конкурс был страшный, сплошь дети из литературных и артистических семей. Но мне удалось пробиться.

Дело в том, что мои старики в этом нашем капитализме надеялись только на мою экономику и слово драматургия произносили трагически-мистическим тоном, так же как произносила другое слово наша соседка Иванка, когда нашла у сына травку… Дело было в начале восьмидесятых, и мы все слышали голос Иванки, когда она, держась за голову, кругами ходила по двору и причитала: — Марихуа-а-ана… Марихуа-а-ана, а-а-йа-ай… Марихуа-а-ана…

Звучало это ужасающе, это околдовывающее слово было табу для социалистического народа, Иванка перед ним извивалась, как кобра перед факиром, и моя мать много лет спустя повела себя точно так же…

— Драмату-у-ургия… Драмату-у-ургия… А-а-йа-а-йа-ай… Драмату-у-ургия… — причитала она, держась за голову.

Так как тогда уже все знали, что марихуана легкий наркотик, было ясно, что я перешел на что-то более тяжелое.

Мои родители, которые до того дня были равнодушны к культуре, теперь стали её ожесточенными противниками. Когда в телевизоре начиналась передача про культуру, они больше не переключали программу. Нет, теперь они искоса смотрели на экран и говорили ну да, как же, или смотри какой умник, или это тебя прокормит, как же… Вот, война сделала их бедными, капитализм лишил прав, а культура убила последнюю надежду.

Естественно, рассчитывать на их финансовую помощь я не мог. Поэтому параллельно с занятиями я начал «гонорарить» в газетах. Следил за пресловутой культурой, целыми днями бегал по разным презентациям, пропускал там по рюмке полынной ракии, которая, говорят, полезна для пищеварения, по вечерам на вернисажах и премьерах ел канапе, чтобы мне было что переваривать, раз уж я выпил столько ракии. Это была жизнь, наполненная, как говорят, культурным развитием. И вдруг… Как-то раз я, совершенно случайно, упомянул при главном редакторе, что в своё время учился на экономическом, он посмотрел на меня с недоверием, которое почти тут же превратилось в восторг, потому что, так уж получилось, у него подрабатывало множество студентов-культурников, а с экономистами был, как он выразился, «затык».

Он не пожелал слушать мои причитания, а тут же, по мнению многих — незаслуженно, повысил меня до «редактора отдела экономики», дал мне целую страницу, которую я должен был, как сказал редактор, заполнять «скучными новостями», а если узнаю про какое-нибудь «воровство», то передавать это ему для отдельной, более глубокой и подробной обработки, потому что и его, и нашу публику из всех экономических вопросов интересовали только кражи.

Мне дали постоянную зарплату, что спасало от злоупотребления полынной ракией, но тем не менее произносимая матерью время от времени реплика: — Вот видишь? Не мы ли тебе говорили, держись поближе к экономике? — всегда могла меня в определенном смысле свести с ума.

И вот теперь Маркатович уговаривает меня насчет своего биржевого пособия… Мы боролись, подумал я, нельзя сказать, что не боролись… Но где-то там, после драматической паузы, нас поджидала экономика, и она, как говорят сербы, порвала нас, как псих газету.