Он избегал смотреть на меня.
Я сказал: — Тут дело не в тебе. Я почти свихнулся из-за этого типа…
— Из-за кого ты почти свихнулся? — переспросил Чарли.
Всё пошло наперекосяк, подумал я. И встал.
— Ну, пока! — сказал я им. Они смотрели мне вслед, как смотрят на ушедший из-под носа автобус.
Я припарковался рядом со своим небоскребом, перед витриной агентства «Last minute», заполненной написанными огромными буквами названиями: ТАИЛАНД, НЬЮ-ЙОРК, КУБА, ТИБЕТ, МАЛАГА, КЕНИЯ… В любой день можно принять решение в последний момент.
Было бы неплохо, подумал я.
Закрывая машину, я смотрел на эту витрину. Следует ли отправиться на Кубу? Или в Нью-Йорк, туда, где центр всего? А может быть, в Тибет? Познать там что-то и вернуться изменившимся?
Отправился я тем не менее в квартиру, проверил почту, увидел, что от Бориса ни слова текста, а уж тем более ничего о том, когда он возвращается. Я принялся снова читать его предыдущие мейлы, пытаясь проникнуть в его психику…
Саддам молодой крестьянин из окрестностей Басры, назвали его так в честь президента, что теперь делать, разводит руки, разводит руки, разводит руки, как пугало, и я развожу, развожу и я, развожу и я, и мы разговариваем, как два пугала посреди поля, но здесь ничего не посажено, нет ни одного растения, нет травы, нет птиц, которых мы должны были бы пугать, один песок и железяки, а его село, говорит Саддам, оно на плохом месте, разводит руки, на очень плохом месте, говорит, там огонь, говорит, большой огонь, поэтому он загнал своих коз в дурацкий, как из старого фильма, грузовик и отправился on the road, как Керуак, но тут нет литературы, нет Нила Кэссиди, нет поэзии, нет тенёчка во садочке, как говорит народ, тут пробило шину, а запаски нет, вот беда, Саддам латает свою резину, козы блеют в грузовике, идиллия, проходят танки Абрамс, все смотрят вперёд, вокруг Саддамовых коз концентрируются вооруженные силы, я сижу на корточках рядом с ним, смотрю на колесо, ну, знаешь, так, будто хочу помочь, но не помогаю.
Читаю это так, как будто осматриваю его, так, как в армии врачи осматривают симулянтов, но, черт возьми, он больше проникает в меня, чем я в него. Его фольклорные фразы вертятся у меня в голове, так бывает, когда услышишь какую-нибудь банальную мелодию и она никак не отвязывается… Нет тенёчка во садочке, представляешь.
Он это умышленно делает, я чувствую. Я сразу же заметил, как он на меня смотрит, когда мы встретились с ним в Загребе месяц назад, после всех тех прекрасных лет, когда мы не встречались.
В тот день у Златко, он из нашей типографии, родилась дочка, и он позвал нас отметить это дело, а потом я зашел на кофе неподалеку от нашей конторы… Родственник опаздывал уже больше чем на полчаса… Я решил, что он заблудился. Потом увидел, он шел по улице и пялился по сторонам.
Я махнул ему рукой.
Пока он приближался, я смотрел на него: его походка возвращала меня в те времена, когда мы, тинейджеры, бурно приветствовали друг друга, хлопали по плечам и обращались словом старик. Мы учились тогда ходить как крутые парни: пошире расставляя ноги, с руками в карманах, как в прохладную погоду. Встречая друг друга в кафе и клубах, мы демонстрировали преувеличенную радость, потому что в случае драки рассчитывали друг на друга.
Смотрю на него, он всё еще ходит именно так.
Я встал. — Э-э, старик, как оно? — и похлопал его по плечу.
— Да так… Ты? — он вяло пожал мне руку.
Сел.
Он носил оранжевые окуляры и улыбался, как какой-нибудь мафиози, который делает вид, что он буддист, эту маску выдумал Де Ниро и с тех пор она популярна среди уличных мудрецов.
Жилистый, длиннолицый… Мы всегда были похожи, подумал я. Смотри-ка, подкрасил себе волосы, за ухом, чем-то желтым. Выглядел он, как говорят, по-городскому… Было видно, что живет не в нашем селе, которое, кстати говоря, очень разрослось, но всё-таки не стало городом, так что теперь мы называли его посёлком… Так, неопределенно… Поселение… Населенный пункт, и так можно… Дома, постройки, всё вдоль дороги…
Но Борис жил в Сплите, он городской, мой родственник, городской, молодец, мне не придется стыдиться его, если кто-то пройдет мимо…
Пока он неторопливо усаживался на стуле, я подумал, что он под наркотой. Но… Он сказал, что давно с этим завязал. Он сказал, что «приехал в мегаполис, потому что там, у нас, нет перспектив», и при этом криво усмехнулся, словно хотел высмеять слово перспектива.
Своё лузерство он подавал слегка высокомерно, как обычно и делают жертвы системы. Вскоре он вытащил какие-то листки и, протянув их мне, сказал: — Вот, посмотри, как я пишу.