Бумага была тесно заполнена текстом, напечатанным на машинке со старой лентой — было почти нечитаемо, но я читал… несколько дольше, чем мне бы хотелось. Он смотрел прямо перед собой, улыбаясь фруктовому соку, который заказал… Куря «Ронхилл» и пуская кольца.
То, что он дал мне, были какие-то стихи в прозе неопределенной тематики.
Ну ладно, в своем квартале он и не может быть понят… Но он грамотный, это видно. Уже неплохо. А эта его киноулыбка, которая меня так раздражала, это просто прием самообороны на тот случай, если я скажу ему, что всё это детский лепет.
Я сказал: — Тебе надо отнести это в какой-нибудь литературный журнал, пусть они посмотрят.
— Да неважно. Я готов писать что угодно, — сказал он. И начал постукивать ногой. Улыбка испарилась.
— Слушай, — сказал я осторожно, — это же какая-никакая литература, это совсем другое дело… Для газет надо писать ясно, понятно…
— Так это ещё легче, — перебил меня он.
Я должен был сразу понять, что это совсем не многообещающее выступление. Да на самом деле я это и понял.
— В настоящий момент я просто не знаю… — сказал я. — Если что возникнет, я тебе сообщу…
— Хорошо, — сказал он таким угасающим тоном, будто я его отшвырнул, как щенка.
И опять эти угрызения совести. Что это — чувство вины из-за отчужденности, страх того, что я зазнался?! Когда он спросил меня, чем занимается моя девушка, а я сказал, что она актриса, это могло выглядеть так, как будто я хвастаюсь… А что мне было сказать? Что она сидит в будке оператора на платной парковке?
Всё, что бы я ни сказал, выглядело хвастовством перед провинциальной публикой, этот жанр ввели гастарбайтеры… И я говорил таким тоном, словно всё совершенно не важно, и это, наверное, звучало так, будто я утомлен собственной важностью…
Странно это, когда к тебе приходит кто-то такой, вроде бы и близкий тебе человек, который не может тебя понять, воспринимает тебя как ТВ-рекламу… Я видел — Борис не мог представить себе мою жизнь как реальную череду событий. Я знаю, откуда он приехал, я мог представить себе его жизнь, но он мою — не мог, поэтому смотрел на меня как на какой-то призрак, который неким волшебным образом из летних купальных трусиков, с мелководья, где мы обычно играли в мяч, попал в артистический джет-сет, а потом перепрыгнул в какую-то редакцию, у которой горы денег, и теперь занимается там чем-то невообразимым.
Когда-то давно мы с ним слушали одни пластинки, одинаково вели себя, покойная бабушка Луция с трудом отличала нас друг от друга, а теперь, смотри-ка… А что если бы я не уехал, застрял бы там, как и он, подумал я. Я узнавал в нём самого себя, как в какой-то параллельной реальности, а он меня оценивал с другой стороны, будто задаваясь вопросом, чем я лучше него… Мне казалось, что я напоминаю ему о какой-то несправедливости.
— Я мог бы писать то, что никто не хочет, — сказал Борис и улыбнулся без всякой причины. — Нет проблем.
— Хм… Может, еще чего-нибудь выпьем? — спросил я, не зная, что еще сказать.
— У меня с собой только двадцать кун, — предупредил он.
— Плачу я, — сказал я. И чтобы ему не было неловко, добавил: — Ты же гость…
— Ладно, — сказал он со вздохом, словно я его уговорил.
Я взял еще одно пиво, а он — я не поверил своим глазам — опять заказал фруктовый сок, после чего я понял, что наш разговор и дальше не будет гладким. Мне вообще-то пора было уже идти.
— Ты не пьешь? — спросил я.
— Иногда, — ответил он и замолчал.
Тут я начал что-то плести о том, когда, как и сколько пью я, — глупый, лживый, бессвязный рассказ, который нервировал меня самого, но мне нужно было что-то говорить, чтобы мы не сидели как два пня, а он, совершенно ясно, не развил у себя талант small talk.
Мы посидели ещё немного, а потом он наконец-то упомянул свою учебу, которую не закончил. Я видел, он планировал об этом упомянуть, он себе это наметил заранее.
Похоже, он думает, что я знаю о его учебе.
Мы должны были вести себя так, будто мы с ним очень близки, и я кивнул.
И после паузы всё-таки сказал: — А… то, что ты изучал? Помню, это было что-то необычное.
Он шлепнул себя ладонями по коленям. — Арабский, — сказал он и засмеялся. Он смеется над самим собой, как мне показалось. Должно быть из-за того, что изучал арабский, а не что-то нормальное.
Но. Тут-то меня и осенило. Похоже, я был уже и немного под кайфом и вытянул палец, как Uncle Sam… И сказал: — Ирак!