Выплюнув пену, я сказал: — Опа! Похоже, у малышки вышло первое интервью?!
Она улыбнулась своему волнению. Такая демонстрация собственного тщеславия — это очень интимная штука, подумал я. Перед остальными она наденет маску дамочки, которая к такому привыкла, но передо мной… Она пару раз подпрыгнула, как девочка, громким голосом подражая звуку полицейской сирены. Я поцеловал её в нос. Может, мы придали этому слишком большое значение, но первое интервью это всё-таки первое интервью!
И вот мы за столом, толкаемся плечами, а в культурном разделе «Ежедневника», нашего лютого конкурента, стоит заголовок: МЫ СТАЛИ СВИДЕТЕЛЯМИ ХИМИИ НА СЦЕНЕ. Ниже фотография, её с Ерманом, в разгар игры, на репетиции… Его рука обнимала её за талию… Хм… Ладно, спокойно, он просто обнял её за талию, но геповцы сляпали такой заголовок, что сердце у меня рычит, как дизельный двигатель морозным утром, и мне всё-таки приходится спросить: — Погоди, а что означает этот заголовок?
— Что?
— Получается так, что между тобой и Ерманом возникла химия…
— Ты в своём уме?
Удовлетворяет ли меня такой ответ, спросил я себя. Я не мог продолжать разговор в беспристрастном тоне.
— Не может быть, чтобы… чтобы ты в своем восторге… не заметила двусмысленность этого заголовка, — сказал я.
— Да ладно… — сказала она. — Ну да, заметила, но… Это ничего не значит.
— Скажи, ты мне изменяешь? — спросил я тут же.
— Нет, — сказала она и посмотрела на меня очень решительно, и тут же добавила: — А ты мне?
Она меня слегка удивила. При чём здесь я?
— Нет.
— А другие женщины кажутся тебе привлекательными?
— С чего это ты вдруг? — Вот так контратака, подумал я.
— Так кажутся?
— Думаю, что… нет, — сказал я.
И потом спросил, чувствуя, что всё это как-то не так: — А тебе другие мужчины?
Она посмотрела на меня довольно враждебно и сказала: — Нет.
— Сорри, — сказал я.
— О’кей, — сказала она. Сделала паузу и добавила: — Осел!
Меня успокоило то, что она рассердилась.
Лучше нам об этом не продолжать, подумал я. Лучше ничего не знать. Конечно, мне кажутся привлекательными другие женщины, почему бы им такими не казаться? Идеальной дисциплины в любви, по-моему, не существует… Совершенно невозможно, чтобы мне не казались привлекательными другие женщины. Но я себя сдерживаю.
Интересно, а у неё это тоже так?
Лучше об этом не думать, подумал я. Это всего лишь грязная газетенка. Если речь идет о девушке, то, мать их так, заголовок должен быть двусмысленным! Мужской медийный шовинизм ещё ни разу меня так не жалил.
Там были ещё две фотографии, на которых она одна, позирует, сняты в студии. Я смотрел на эти фотки… Когда-то она была худышкой. За эти четыре года у неё появились привлекательные округлости. Она обладает — как было написано под фотографиями — всеми предпосылками стать звездой. При этом, ясное дело, имелось в виду стать секс-символом или женщиной-вамп.
Всё это показалось мне удивительным.
В повседневной жизни Саня защищалась от такого представления о своём образе. Она предпочитала молодежную моду унисекс, джинсы и кроссовки. Но я становился свидетелем того, как этот защитный имидж уходит в прошлое.
Смотрю на эти фотки… они её сфотографировали в костюме из спектакля, дешевом и возбуждающем. Что поделаешь, у неё такая роль. Но этот кошачий взгляд, эта голая талия, эта нескромная грудь под легкой блузкой, это бедро, всё в цвете… И вот всё исчезает, я чувствую прилив эрекции и выбираю классический вариант: хватаю её за задницу… Целую шею…
Но она меня отталкивает: — Эй, я вижу, для тебя самое важное это фотки!
И я остался с открытым ртом, как кретин, которому дали от ворот поворот.
— Вот, посмотри, что здесь написано….
— Да, да, — сказал я и кивнул.
— Ох, вот такими будут все реакции, — причитала она.
— Нет, нет, — сказал я. — Дело не в этом, просто…
Сейчас я снова сделал вид, что читаю это интервью. Эрекция отправлена в отставку, у меня печальное выражение лица.
Саня в интервью говорила о спектакле. Да… Точнее, она думала, что говорит об этом. Но с молодыми актрисами никогда и никто не разговаривает о театре. Было сразу видно: это официальный повод, и никого не интересовал её взгляд на искусство. Фотки действительно были важнее. В самом начале они были вынуждены упомянуть Брехта, а об игре спросили для порядка, в первом же вопросе. И она тогда стала говорить о какой-то химии на сцене. Тогда они осторожно, почти незаметно перешли к личным делам, задавая вопросы по порядку: «Как вы с точки зрения актерской игры нашли общий язык с Лео Ерманом, вашим главным партнером?» Она сказала, что они великолепно понимают друг друга и так далее, после чего последовал вопрос: «В спектакле есть сцена с обнажением и довольно много пикантных ситуаций. Насколько вам трудно играть их?» Она сказала, что это работа, всё идет профессионально, а они тогда уточнили: «Каким образом и как долго оттачивают такие любовные сцены?» Хм, «как долго оттачивают», проклятая хитрость… Тут разговор перекинулся на софт-эротику и к искусству больше не возвращался. Они её спрашивали и о её связях, хотели узнать «насколько она использовала свой личный опыт в трактовке образа героини». Потом они как-то перешли к её «связи в настоящее время» — это про меня, подумал я, — а она сказала, что хочет сохранить свою приватность, в чём я её полностью поддерживаю, и мне непонятно, почему я слегка разочарован тем, что она не упомянула меня. Тогда они поинтересовались, согласилась бы она полностью обнажиться «в интересах задач фильма», если бы получила такое предложение («Для хорошего фильма, хорошей роли и хорошего гонорара — да»), и спросили, насколько секс важен ей в жизни и… «Сказываются ли ваши интенсивные репетиции на вашей сексуальной жизни?» («Ха, ха, ха, пожалуй, немного сказываются».)