— Нет, право, милый, раздевайся, обождать папу можно и здесь.
— Разрешите, я обожду на улице, дождь ведь перестал... — твердо, с каким-то отчаянием сказал мальчики почти побежал к выходу.
Ленька долго стоял, глядя в сторону города, потом подошел к пустому резервуару фонтана, потрогал холодный камень рыбок, сел. Большое небо подмигивало веселыми звездами, Ленька ждал. Ждала у окна воспитательница.
Вновь хлопнула входная дверь. Воспитательница оторвалась от окна и пошла навстречу мальчику.
— Что же, Леня, раздевайся, пойдем наверх, — проговорила Валентина Дмитриевна, и в голосе ее было столько участия, что Ленька понял: стыдиться Валентины Дмитриевны не нужно.
Где-то наверху громко затопали. Раздался смех.
— Валентина Дмитриевна, где вы?
Воспитательница, обняв за плечи мальчика, направилась к ребятам.
Первым их увидел Мишка Кутузов. Он посмотрел на Леньку и понял все.
— А, царь Леонид пожаловал, — весело воскликнул он и, ухватив друга за рукав, потащил наверх. —Я сейчас такое покажу, что ты ахнешь.
Коридоры первого этажа быстро опустели. Горели только контрольные лампочки, да часы терпеливо отстукивали свое «тик-так, тик-так, тик-так».
АЛЕКСАНДР НИКИТИН
В ДНИ ВЕСЕННИЕ
Было воскресенье.
По обочинам тротуаров бежали ручьи. Возле домов, куда не проникали солнечные лучи, лежали серые глыбы льда. Из-под колес мчавшихся машин летели грязные брызги. Звеня катились трамваи.
Все это Галина видела с балкона. Ее всю обливало солнцем, она жмурилась от удовольствия, встряхивая головой, чтобы волосы, рассыпавшись, закрывали ей глаза, и тогда тысячи тоненьких лучиков скрещивались перед ее взором.
— Галинка, накинь платок, простудишься, — крикнула мать в открытую дверь. Галина промолчала, поправила волосы. Было интересно смотреть на прохожих, которые шли только по солнечной стороне улицы. Они задерживались возле каждой афиши, подставляя спину под солнце, долго читали их, шли дальше.
Галинка зажмурилась, рассмеялась и вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она беспокойно повела головой в разные стороны, потом глянула вниз и увидела незнакомого парня.
Запрокинув голову, он озорными глазами разглядывал ее.
Галинка густо покраснела и, по привычке поймав конец платья, сжала его между колен.
Парень засмеялся.
Галинка обозлилась и показала ему язык. Парень молча повернулся и пошел. Он подошел к продавщице, взял две порции мороженого и вернулся назад. Галинка нарочно стала глядеть на трамвай.
— Эгей, девушка! — Галинка посмотрела вниз, и тотчас к ней полетело мороженое. — Лови!
Она поймала и вопросительно посмотрела на парня.
— Ешь, — весело крикнул он.
Галинке это показалось забавным. Ни слова не говоря, она принялась за мороженое.
Парень покончил с мороженым, вынул платок, вытер руки и закурил. Он не смотрел на нее, словно забыл о ней.
Галинка доела мороженое, скомкала бумажку и бросила в парня. Она не думала, хорошо это или плохо, просто взбрело в голову и бросила. Ей было беспричинно весело и хотелось озорничать.
Бумажка упала на тротуар. Парень поднял голову, погрозил пальцем и сказал:
— Давно я в кино не ходил...
— Ну, сходи, — ответила Галинка.
— Одному скучно, пойдем вместе, — предложил парень.
— А еще что?
— Да ничего, домой провожу...
— Ишь ты!
— Серьезно...
— Ладно, отстань...
— Пожалуйста, — и парень отвернулся.
К Галинке подошла мать, накинула ей платок на плечи.
— А хорошо-то как! — пропела она, щурясь на солнце.
Парень вскинул голову.
— Ну, что, пойдешь? — громко спросил он и улыбнулся.
— Кто такой? — мать строго посмотрела на Галинку.
— Я не знаю, — ответила она и покраснела.
— А что краснеешь? — мать быстро взглянула на парня. Тот смотрел и смеялся. — Чего уставился? Иди своей дорогой...
— Не гоните, мать, мне ваша дочь нравится.
— Типун тебе на язык! — ответила мать и ушла с балкона.
— Колючая у тебя мама, — засмеялся парень. — Ну, пойдешь в кино или нет?..
— Никуда я не пойду! — ответила она и убежала в комнату.
Усевшись на диван, Галинка долго вышивала.
Она то мечтательно улыбалась, то хмурилась.
Мать недовольно поглядывала на дочь, но молчала.
А Галинка была совсем не виновата.
Виновата была весна!..
БЫВАЕТ И ТАК
По проспекту Горького прогуливалась парочка.
Воздух был чист и свеж.
Небо синее.
Деревья зеленые.
Настроение хорошее, радостное.
Он уверенно держал ее под руку и что-то рассказывал.
Она, склонив головку набок, тихо, воркующе смеялась.
— Здравствуйте, Николай Иванович, прогуливаетесь, значит. Как в Свердловске, да?
Он поднял голову и увидел незнакомое женское лицо. Удивленно ответил:
— Здравствуйте... Я, собственно... В этом порядке, вечер, знаете ли.
— Ну, ну, гуляйте... — смущенно проговорила она.
Он проводил женщину недоуменным взглядом и повернулся к своей спутнице.
У спутницы было злое, расстроенное лицо.
— Это кто?
— Не знаю, милая...
— Я спрашиваю, кто она тебе?
— Честное слово, Верочка, я ее совершенно не знаю...
— Значит, не знаешь? А что у вас было в Свердловске?
— Да что ты, Верочка? Ничего не было, и я там не был...
— Я все знаю, не оправдывайся, меня не проведешь, — она жалобно всхлипнула и, оттолкнув его от себя, докончила:
— А я-то думала — любишь, верный, а ты... Уйди, уйди от меня...
Небо потемнело...
Деревья почернели.
Настроение испортилось.
Она торопливо шла впереди, сжавшись в грустный комочек.
Он — сзади, расстроенно махал рукой, беспомощно смотрел по сторонам.
И вдруг его лицо преобразилось.
Он стукнул себя по лбу, бросился вперед, схватил ее под руку и с надеждой в голосе спросил:
— Верочка, ты помнишь, как она меня назвала?
Верочка, страшно переживающая горе, уныло ответила:
— Николай Иванович...
Он весело рассмеялся и крикнул
— Ну вот! А меня как звать?
Верочка недоверчиво посмотрела на него, несмело улыбнулась и прошептала:
— Виктор.... Виктор Семенович...
По проспекту Горького прогуливалась парочка.
Воздух был чист и свеж
Небо синее.
Деревья зеленые.
Настроение хорошее, радостное
Он уверенно держал ее под руку и что-то рассказывал.
Она, склонив голову набок, тихо, воркующе смеялась...
ВИТАЛИЙ СЕЛЯВКО
ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА
Расставания у вокзала — явление обычное Слезы при этом — тоже. Но чтобы ругань...
К счастью, никто посторонний не слышал ее: привокзальный сквер был безлюден.
— Отстань! — сипел сквозь зубы скуластый парень, обращаясь к долговязому. — Отстань, говорю! — он зло сплюнул и демонстративно отвернулся, уткнув подбородок в спинку скамьи.
— Эх! Дурень, дурень! — нудил длинный. — Больно нужен ты Лукьяновне.
При упоминании Лукьяновны Женька нервно передернул плечами, но не повернулся, только еще злее прохрипел:
— Завязал я. Ты понял? — Он внушительно по слогам повторил: — За-вя-зал!
Долговязый не вытерпел. Махнув рукой, он решительно зашагал к выходу. На полпути остановился, пошарил в карманах, но так и не вытащив ничего, снова махнул рукой. На прощание только крикнул:
— Жду. Привокзальная, 118.
И ушел.
— Не верит. Не верит, что завязал!
Женьку бесило, когда ему не верили. Кто-кто, а долговязый Прут должен знать, как привык Женька, чтобы ему верили. Особенно заключенные. Там, в тюрьме, откуда они с Прутом только что освободились. Должен ведь он помнить недавние зимние вечера, хмурые и длинные, как срок заключения. Они собирались перед сном покурить, позубоскалить. Свет в таких случаях не зажигали.