Обливаясь кровью, Ашот Сарян скатился в траншею. Кто-то из нас успел подхватить его и крикнуть:
– Санитара! Ашот ранен! Санитара!
В одну секунду к раненому приник санитар, ефрейтор Дрозд, который пришел к нам с пополнением накануне боя. Он быстро и ловко остановил кровотечение, перевязал рану, поднес к пересохшим губам раненого горлышко баклажки, и тот жадно глотнул, открыл помутневшие глаза, посмотрел с благодарностью. Тот приподнял его отяжелевшее тело, выполз с ним в лощину, за траншеей, достал плащ-палатку, уложил на нее раненого Ашот а и с ним пополз на медпост.
Заметив, как санитар потащил Ашота, Джулька тут же оживилась; позабыв о страхе, выскочила из траншеи и, головокружительными прыжками догнала его, схватив край брезента, помогала тащить раненого.
Дядя Леонтий стал кричать, звать Джульку, но это на нее не подействовало. Она заметила, как трудно санитару тащить раненого, и пришла ему на помощь.
Только спустя полчаса, когда новая вражеская атака была отбита, Джулька неслась как шальная по полю, усеянному трупами, горящими танками. Она спешила что есть мочи к траншее, таща за собой окровавленную, изрешеченную осколками плащ-палатку. И мы не сообразили, что собака то ли решила спасти свою палатку, то ли хотела помочь санитару вытащить с поля боя доброго человека.
Джулька быстро вскочила в траншею, тяжело дыша и, как бы чувствуя себя виноватой перед Леонтием, который звал ее, подошла к нему, поджав хвост, потерлась у его ног, положила ему на грудь лапы и стала облизывать его измазанное землей обросшее лицо.
Он отстранил ее от себя. Не было ни минуты свободной. Немец готовился к новой атаке, и необходимо было встретить его во всеоружии.
В сторонке лежали, накрытые шинелью, два молодых солдата, пришедших сюда перед утренним боем. Этим уже не нужна была медицинская помощь. Разорвавшийся неподалеку снаряд, вернее, поток осколков, сразил ребят в тот самый момент, когда те готовились забросать гранатами вражеский танк, двигавшийся на них. Они погибли, отбивая вражескую атаку, третью или четвертую по счету за этот жаркий день.
Несколько в сторонке, приунывший, испытывая невыразимую боль от раны, стоял у противотанкового ружья наш старшина Михась. Он кое-как сам перевязал себе рану, отказавшись отправиться в санпункт. Не мог он в такую тяжелую минуту оставить свой взвод, своих славных друзей. Неподалеку от старшины стоял у пулемета Шика Маргулис, весь окровавленный, с перебинтованной головой, Бледный, обессиленный, он кое-как держался на ногах, не уходил, зная, что его некем заменить. Его пулемет единственный остался в строю, и он уже видел, как издали выползла новая цепь немцев из укрытия, чтобы снова ринуться сюда, на горстку обескровленных, измученных до предела бойцов.
С каждым часом наш взвод, вернее, маленький гарнизон небольшой крепости, редел все больше. Казалось, новых вражеских атак он уже не выдержит. Комвзвода, который тоже был ранен, измучен, только успел передать по телефону о тяжелых потерях и о том, что осталось мало патронов и гранат. С командного пункта комбат передал, что о пополнении теперь и речи быть не может; всюду и везде фриц напирает, и соседи ведут отчаянные бои. И ему, комвзвода, надо любой ценой выстоять, продержаться хотя бы до темноты. Подмога придет позднее. Все дороги простреливаются, и подкрепление подбросить пока невозможно.
Самохин и сам понимал, что в эту пору нечего ждать помощи; надо только рассчитывать на свои силы. Он видел, как его соседи, истекая кровью, отбивают бешеный натиск врага, который не останавливается перед потерями и прет как саранча.
О какой помощи, в самом деле, может теперь идти речь! Самохин подошел к Маргулису, стал рядом с ним у пулемета, заметив, как осколком ранило молодого помощника. Чуть поодаль стоял, зажав в руках противотанковое ружье, Саша Филькин. Он сменил вышедшего из строя молодого бронебойщика. Кажется, уже не осталось ни одного нераненого солдата. Но никто из живых не собирался ни отступать, ни хотя бы выбраться из траншеи, до половины заваленной, засыпанной песком, землей.
Ребята уже не ждали помощи и от санитара, измученного и обессиленного. Кое-как сами перевязывали свои раны, останавливали ремнями кровотечение, стараясь не показать, как им трудно стоять здесь под ураганным огнем.
С командного пункта передавали одно и то же: во что бы то ни стало стоять на месте, держаться до темноты. Враг выдыхается. Скоро наступит долгожданный перелом. И ребята стояли, собравшись с последними силами. Прошла еще одна темная июльская ночь.