Глава первая
ВЕСНА
Весна в том году пришла внезапно и рано. Ее, как всегда, принесли теплые ветры с моря. Три дня теплые ветры гнали по раскисшему хмурому небу лохматые тучи. Дождь поедал остатки серого снега у обочин мостовых, хлюпал лужицами под деревьями, на которых уже едва заметно набухали зеленые бугорки почек; частой дробью сыпал дождь по уцелевшим крышам, обильно поливая унылые развалины домов с мрачными зияющими провалами окон.
Уже почти три года шла война. Развалин в нашем городе было много, чуть ли не добрая половина домов. И ветер с дождем почему-то напоминали мне двух друзей, вернувшихся домой после долгих странствий: мечутся среди голых, обуглившихся стен, ищут кого-то — не могут найти. И по ночам, если закрыть глаза и прислушаться, казалось, ветер плачет, а дождь утешает его.
Грустно было слушать тоскливую жалобу ветра. Грустно и тревожно. Даже воробьи в эти дни были угрюмые, молчаливые. Нахохлившись, они сидели на карнизах, ершистые сердитые комочки.
А дождь все лил и лил. Три дня подряд он барабанил по каскам тех, кто пока еще хозяйничал в нашем городе. Но теперь уже зяблые колонны чужеземцев не печатали шаг коваными сапогами по улицам: не до этого было немецким воякам — только бы ноги унести. Чувствовали, что это их последняя весна на нашей земле. А на лице почти у каждого румынского солдата давно можно было прочесть: «И на кой черт мы связались с этими фашистами?!»
Ведь не зря уже почти год ходила по Одессе песенка:
Песенка эта была, конечно, сложена не без помощи самих румын и в дословном переводе означала:
В нашем городе было два гарнизона — немецкий и румынский. Больше того, румыны официально считались хозяевами Одессы. Гитлер, так сказать, подарил наш город своему «закадычному другу» румынскому королю Антонеску.
Хозяева… Сколько раз я видел, как румынский офицер, равный по чину немецкому, чуть ли не за полквартала тянулся в струнку перед солдатом фюрера.
Но немцы тоже не были хозяевами в нашем городе, потому что за Слободкой и на подступах к товарной станции летели под откос их эшелоны, горели в порту корабли и склады. Это из-под земли, из катакомб, выходили партизаны.
Невидимые глазу и не всякому доступные, тянутся катакомбы в Одессе чуть ли не под каждой улицей. И у наших партизан было столько секретных выходов из-под земли, что немцы прямо-таки ошалели от страха. Особенно в последнее время.
Однажды, например, партизаны появились прямо среди белого дня в самом центре города, на Дерибасовской. А в Пассаже фашисты в это время отмечали какой-то свой праздник. Испортили партизаны им праздничек и ушли обратно к себе под землю.
Ленька, мой старший брат, бегал на другой день к Пассажу. Вернулся довольный, запыхавшийся.
— Вот это работа! Это работа! — шептал он восхищенно. — Роту фашистов угробили! И каких! Одни оберы и фюреры! Это работа!..
В последнее время особенно часто рушились мосты на западных окраинах города: это партизаны заботились, чтобы не уползли назад в Германию танки с белыми крючковатыми крестами, поезда, пушки.
А в конце февраля на Пересыпи ухнули как-то разом в небо огромные баки с бензином и нефтью.
В середине марта выпал мелкий крупчатый снежок, словно кто-то вытряхнул с неба последние остатки, и наступило затишье. Как перед артподготовкой.
Снежок продержался недолго: дня через два, ночью, грянул гром. Многие, в том числе и мы — я, мама и мой старший брат Ленька, — не видели молнии, прорезавшей небо, и, по привычке думая, что это очередная бомбежка, спустились вниз, в подвал. В подвале мы и просидели почти всю ночь, пока кто-то не догадался выглянуть во двор.
Посредине двора, вокруг скульптурной группы «Лаокоон», за ночь образовалась огромная, точно озеро, лужа. На поверхности ее пузырились капли дождя.
Дождь не утих и на следующий день. Трое суток подряд тучи ползли над городом, цепляясь ватными боками за острые купола Успенского собора на Преображенской улице, и ветер срывал со стен липкие приказы — «ахтунги» немецкого коменданта.
А на четвертый день, рано утром, меня разбудил теплый пучок солнца. Окно было распахнуто. Я выглянул и увидел синее-пресинее небо. По перилам балкона рядом с нашим окном, распустив веером хвосты, расхаживали два голубя. «Курлы-курлы-курлы…»