— Что новенького? Докладывай.
И я рассказал, что дома у нас пока все тихо, никого больше не забрали; что Мишка и Оська по-прежнему живут у бабки Назарихи: бабка никому их отдавать не хочет; что больше к Вовкиной матери приходить за едой не буду: уж больно она злая. Того и гляди, мне толчунов надает.
Ленька повернулся к Соловью:
— Ты напиши матери, успокой.
— Ладно, — хмыкнул Вовка, — успокою.
Еще я рассказал ребятам о том, что Жиздра целыми днями торчит у ворот — их дожидается.
Когда я напомнил о Жиздре, у Леньки кусок застрял в горле. Ленька пригладил ладонью непокорный вихор над правым виском и сказал:
— Ничего, дай срок, я этого гада сам лично укокошу. Только бы не сбежал. Ты там посматривай за ним. Он за тобой, а ты за ним.
— Ладно, — сказал я.
Потом Ленька сообщил мне новость:
— Вот что, Саня, подадимся мы, кажется, навстречу нашим. Сегодня ночью мы слышали пушки. Это наши. Немцы так не стреляют.
Ленька обвел взглядом комнату:
— Надоела мне эта хавира. — И повернулся к ребятам, к Мамалыге и Соловью. — Что-что, а шинельку и автоматик мы у наших всегда раздобудем.
Я сразу же поддержал брата:
— Вот здо́рово, Лень!
Попросил его взять меня с собой и сказал, что нужно только предупредить обо всем маму.
— Эх ты, балда, — отмахнулся от меня Ленька. — Да она нас так предупредит, что штанов потом не натянешь.
Я надулся. А Ленька продолжал:
— Пойдем одни мы: я, Соловей и Мамалыга. И ты не пыхти, не пыхти, для тебя тоже задание есть.
Я насторожился.
— Вот что… — сказал Ленька. — Нужно достать оружие. Пистолет ты, конечно, достать не сможешь, а вот нож… Помнишь, тот длинный нож с деревянной ручкой? Мама его всегда на кухне держит, в столе. Притащить, понял?
— Понял, — хмуро ответил я. — И это все?
— Все, — сказал Ленька, вставая и подталкивая меня к двери. — Завтра утром ждем тебя здесь. Пока.
Злой и обиженный, шел я по улице. Ленькино задание меня не утешило. Они, значит, к нашим, а я здесь оставайся. Да если он хочет знать, я могу не только нож достать, а самый настоящий шмайсер у румын стащить, когда они греются на солнышке в парке… Эх, сделать бы сейчас что-нибудь такое, чтобы Ленька, узнав, сказал: «Напрасно я его не взял с собой: он был храбрый малый».
И вдруг я увидел немца.
Длинный, худой, в очках, он шел мне навстречу. Он, видно, здорово устал, этот немец, — шел медленно, сгорбившись, шаркая по тротуару пудовыми сапогами с короткими запыленными голенищами. Спереди, через шею, висел у него шмайсер и болтался на ремне плоский закопченный котелок.
Когда немец поравнялся со мной, я вдруг, не отдавая себе отчета в том, что делаю, остановился перед ним, сделал ему пальцами нос и одним духом выпалил:
— Немец-перец-колбаса!
Для большего эффекта я покрутил еще перед остолбеневшим фашистом языком: «Колбаса!» — и, втянув голову в плечи, бросился в ближайшую подворотню. «Сейчас раздастся выстрел, и меня убьют. Может быть, ранят. И пусть тогда Ленька…»
Но во дворе мне пришлось остановиться: никто за мной не гнался. Я перевел дыхание, прислушался, осмотрелся вокруг. Двор был пуст. Тогда я бросился обратно к воротам и выглянул на улицу.
Немец по-прежнему шел себе дальше. Ошарашенный, я долго смотрел ему вслед. На спине у него ходили острые выпуклые лопатки.
Ночью нас разбудили взрывы. Стены дрожали, в буфете танцевала посуда.
Мама быстренько помогла мне, сонному, одеться, и мы сошли вниз, в подвал.
В подвале было темно. Но чувствовалось, что здесь уже есть люди, много людей. Шепотом переговаривались, и чей-то голос повторял при каждом взрыве: «Ой, боженьки, боженьки… Ой, боженьки…»
Сидели мы долго. И я заснул у мамы на коленях.
Приснилось мне, будто мы с Ленькой шарим по нашей кухне и никак не можем найти тот самый нож с деревянной ручкой. И вдруг Ленька как закричит: «Нашел! Нашел!..»
Я вздрогнул и проснулся. Это действительно кричал Ленька. Но только не «нашел», а «наши».
— Наши! Наши пришли! — орал мой брат где-то там, у самого выхода.
Подвал загудел, зашевелился. Все бросились на улицу.
— …Ушел, сволочь! Неужели ушел?! — Ленька метался по двору.
Обыскали мы чердаки, крыши соседних домов — Жиздры нигде не было, исчез.
НАШИ!!!
В садике под разлапистыми кронами расположилась на траве полевая солдатская кухня. Мы, конечно, со своими кастрюлями тут как тут.
— Спокойно, граждане, спокойно. Не толпись! Соблюдай дисциплину! Всем хватит, — командовал пожилой повар в белом колпаке.