Сухие, раскатистые залпы прощального салюта загремели над братской могилой. И бабка Назариха вздрагивала при каждом залпе: все не могла привыкнуть.
Я УЧУ ВАЛЕРКУ УМУ-РАЗУМУ
Вскоре случилось еще одно событие.
Как-то под вечер сидели мы во дворе на бревнах возле Лаокоона: я, Мишка, Оська и Валерка Берлизов. О чем говорили, не помню. Только вдруг видим, во двор к нам входит высокий военный моряк в капитанской фуражке, с чемоданчиком. И шинель через руку.
Моряк, прихрамывая, вошел во двор и остановился. Сердце у меня учащенно забилось: «А вдруг?.. А что, если?..»
Нет, это был не мой отец. Я в этом убедился, когда моряк подошел к нам поближе.
— Здравствуйте, ребята!
Притихшие, мы сидели на бревнах, а он внимательно рассматривал каждого из нас. Затем огорченно вздохнул и повернулся было уходить, но тут Валерка Берлизов как заорет:
— Папка! — и к нему на шею. Чуть с ног не сбил.
В тот вечер мы долго слонялись без дела по двору. Несколько раз даже поднимались на третий этаж к двери Берлизовых, прислушивались, но Валерка так и не вышел.
В школу на следующий день Валерка тоже не пошел. И во дворе он появился только после обеда. Мне сразу не понравилась его довольная, хвастливая физиономия.
Кроме меня, во дворе были еще Мишка и Оська Цинклеры.
Валерка подошел к нам, часы какие-то в руках вертит. С черным циферблатом часы.
— Ага, а у меня ко́мпас!
— Не ко́мпас, — говорю я, — а компа́с! Дай посмотреть.
А он не дает.
— Только в моих руках. Еще разобьете.
Мы, конечно, разозлились.
— Иди ты со своими руками знаешь куда?! — пошли сели на бревна у Лаокоона.
Валерка опять к нам:
— А у меня батя капитан третьего ранга! Гвардейский! — и языком прищелкивает.
Я в конце концов не выдержал:
— Па-адумаешь… А у меня батя полковник!.. Он хоть и не моряк сейчас, зато «катюшами» командует! Вот!..
— «Катюшами»? — недоверчиво переспросил Валерка. — Полковник?
— Полковник! — смело подтвердил я. Я-то ведь знал, что у моего бати всего-навсего две маленькие звездочки лейтенанта, а добавил: — Вот он вернется, увидишь.
— Хе! — скривился Валерка. — Так ведь он же еще на фронте, а на фронте… Война ведь… — Валерка запнулся, видно, понял, что хватил через край.
А я с минуту стоял ошеломленный, потом почему-то тихо не то спросил, не то вскрикнул:
— Как?! — и пошел на Валерку.
— Да нет, я ничего… Я просто… — начал отступать он. — Я просто говорю, что на войне всякое может случиться… На войне…
Нет, я не дал ему договорить.
— Гад! — закричал я не своим голосом.
Какая-то сила подбросила меня, и я со всего маха двумя руками ударил его в грудь. От неожиданности Валерка упал. Прямо перед собой я увидел его ненавистную испуганную морду и стал царапать, колотить по ней что есть силы.
Но мне было девять лет, а Валерке — одиннадцать. И весил я к тому же почти вдвое меньше его. Так что через минуту положение изменилось: Валерка сидел у меня на спине и старательно вдавливал мое лицо в пыль. Кричать я не мог, и мне оставалось только отчаянно дрыгать ногами, что я и делал.
Вдруг я услышал над собой оглушительное «трах!» — и Валерка очутился рядом со мной, на земле. Засыпанными пылью глазами я смутно различил над собой старшего брата и опять, не раздумывая, бросился на своего врага.
Валерка визжал, точно поросенок, и полз в сторону парадного. А я дубасил его руками и ногами до тех пор, пока Ленька не оттащил меня и не унес домой.
Вечером Валерка привел к нам отца.
Мама, как назло, была дома.
— Садитесь, садитесь, — обрадованно засуетилась мама. Она ведь еще ничего не знала, не догадывалась.
Мы с братом почуяли грозу и забились в угол, в тень.
Берлизов сел. И Валерка тотчас же забрался к нему на колени.
Теперь, когда свет хорошо освещал Валерку, я увидел фиолетовый фонарь у него под левым глазом, царапины на шее и остался доволен своей работой. «Не будет болтать чего не следует, кабан толстопузый. А отца его я ничуть не боюсь», — успокаивал я себя, плотнее прижимаясь к Леньке.
Но Берлизов, по всему видно, и не думал ругаться. Он разговаривал с мамой и сначала даже как будто не замечал нас.
— Тяжело, наверное, с двумя?
Мама говорила, что тяжело, но кое-как перебиваемся. Потом вздохнула и сказала:
— Ничего, выдержим. Скорей бы только отец наш вернулся.
— Вернется, — уверенно произнес Берлизов, и я почувствовал, что он хороший, добрый человек.
Видно, Ленька почувствовал то же самое, потому что начал медленно подступать к столу. Я за ним.