За баней у нас закоулочек такой был. Только грязно там: из бани течет все, и бревна прогнившие внизу.
Хорошо, что котла не заметила.
Лету-то уж совсем конец приходил. Недели три уже как мы учились.
Такое время теперь, что хоть и поздно проснешься, а все еще заря на небе разноцветная.
И трава от мороза бывает белая.
Я все иней этот словить на траве хотел.
Из окна глядишь: белая трава. А выбежишь — как ничего.
Сегодня я совсем рано проснулся. Смотрю: иней.
Я скорей смотреть выбежал: он какой-то не то в роде крылышек крошечных, не то звездочками. Очень его разглядеть трудно. Он и от дыхания тает. Сейчас, смотришь, — звездочкой он, а через минутку маленькую и нет его — капелька.
Поднялся я с травы, коленки промочил, гляжу — в конце переулка, к реке который, городовик стоит у забора, а делает не поймешь что. Я другой стороной поближе подхожу посмотреть.
Городовиков этих у нас теперь развелось много. Все говорят — на социалистов на этих.
Подошел я. Ну, и чудное городовик делает: шашкой своей забор скребет. Белую какую-то записочку соскребает.
Теперь уж всякие вещи у нас в городе случаются, а каждый раз сначала-то не поймешь, что такое.
И тут. Зачем ему шашкой афишку какую-то соскребать?!
Никогда таких дедов не бывало!
А городовик, видно, сердится. Досчатый забор, хлибкий — грохочет на весь переулок. Налипла, видать, афишка здорово. С шаршавой-то доски не больно сдерешь.
А оглянулся я в нашу сторону. К тюлю туда.
Батюшки! Да там такой же городовик стоит и тоже забор шашкой скребет.
Вот уж, верно, дела невиданные!
Может по всему городу стоят городовики на всех улицах и на переулках и заборы скребут.
Такие дела теперь, что и это быть может.
Надо Леньке пойти сказать. Дело-то, видно, совсем важное.
Вот так афишка! Что же это за афишка такая, что никому читать городовики не дают?
Леньки не застал дома. Он ловкий. Он уж наверно все знает лучше меня. Прямо мне даже кажется иногда, что Ленька сначала знает, что будет, а уже потом это случается. Во какой!
Вышел я со двора Ленькинова, — гляжу у забора, домов через пять, парод стоит. Верно, афишку читают.
Я туда скорей.
А народ на забор навалился читают во все глаза. И большие друг через друга пялятся.
Не видал я, чтобы афишку так читали. Вот так важная шутка!
Мне из-за больших дяденек не видать совсем.
Один кто-то у забора голосом читает.
Как ни прыгал я, а и то из-за народу мне плохо слышно было. Разобрал только, что: царь нанял полицию, чтобы все силы из народа выжать. Еще я понял, что с богачами у царя одна компания: всех, которые бедные, до последней ниточки обобрать, и чтобы все на них работали, а он только пируют и ничего не делают.
Во какая афиша!
Митрий Михайлов и то не выдержат:
— Правильно, говорит, разбойники пишут.
А я вижу, что у всех дыханье перехватывает: дело-то это совсем тайное, под запретом; не даром городовики сгребают с заборов бумажки эти.
Тут все увидели: несется во весь дух городовик один, подол подобрал, как баба, а сам в усах. И шашку придерживает, чтобы не вихлялась. Орет:
— Разойдись! Разойдись!
Народ откачнулся от забора, а все еще дочитывают: сказано там, что царя и полицейских всех сковырнуть надо!!
Прямо так и сказано — свергнуть!
Вот так дело!
Это чуть не на весь свет дело! Дух даже захватывает.
Маленькая бумажка-то на заборе — видать мне теперь — лиловым написано, мутновато.
А здорово написано! Прямо так сейчас бы пойти всех сковыривать.
А городовой уж совсем близко:
— Разойдись! — орет, чорт этакий.
Это Михайла — городовик самый дурашный.
А я его и не узнал сразу. Взъерепенился, что свергнуть-то его хотят.
Вдруг как выкатится откуда-то собачонка — прямо наперерез городовику. И ног не видать, как несется. Что твоя бомба! да как рявкнет ему под шинель прямо. Городовой так и осекся, и рожа переменилась: может он и в самом деле подумал, что под него, под Михайлу-городовика, бомба пущена.
Теперь всякое может быть.
А народ над ним тешится:
— Укусит!
— Она те съест!
— Она, брат, тоже социлистка. Вашего брата не больно любит!
А городовой ошалел, топчется. Прямо дурак.
— Что, в штаны напустил?!
— Да ты не бойсь!
— Эх, растяпа!
Подконец Михаила немного похрабрел. Шагом на нас идет, а все еще на собачонку оглядывается. А та моська — с горшок — сапогом раздавить.