— Скажи, ну а какая там на самом деле жизнь, на Юге?
— Ну, там много плохого, это правда. Но живут ведь люди.
— А как живут? Я ничего не могу понять. У нас есть такое издание: «Факты о Южной Корее». Если им верить, то у вас страшная нищета. Но я говорил с людьми, которые бывали за границей, и по их рассказам всё получается прямо наоборот. Да и то, что тут рассказывают…
— Ну, на самом деле Южная Корея сейчас процветает, это правда. Но никто не может гарантировать, что это продлится долго. Нас иногда сравнивают с управляющим у помещика — с тем, кто собирает плату с фермеров-арендаторов и богатеет за счёт своего господина. А циники говорят проще — что мы на положении содержанки. Причём такой, которая тратит все деньги на наряды да ещё набирает в долг, вместо того чтобы думать о будущем и откладывать деньги. — Теперь я говорил откровенно, и брат тоже стал высказывать то, что думал.
— Да, слышал я эти разговоры, — сказал он. — Но я думаю, что не всё так плохо. Уж если есть рыночная экономика и частная собственность, то лучше быть помещиком, чем арендатором, как ты думаешь? Содержанкой, само собой, становиться не надо, но быть управляющим при капитализме — это уже успех. Значит, ты уже эксплуататор в мировом масштабе.
— Ну и ну! — я был поражён. — Слышать такое от тебя… Скажи, а в КНДР многие так думают?
Брат был уже сильно нетрезв.
— Ну, на самом деле я только цитировал одного моего приятеля. Он служит в Комитете по внешнеэкономическим связям. А раньше был дипломатом — вторым секретарем по торговле — и несколько лет прожил за границей. Когда я его в первый раз услышал, то решил: буржуазная пропаганда. Но теперь, после разговоров с тобой, мне кажется, что он в чём-то прав.
— Я думаю, что он видит только хорошую сторону нашей экономики. То есть то, к чему мы стремимся: войти в десятку самых развитых стран, глобализация, высокие технологии и так далее. Это и есть лозунги тех, кто стремится стать помещиком — мировым эксплуататором, как ты говоришь. Но одно дело — лозунги, другое дело — достичь этого в реальности.
— Но ты же говоришь, что страна процветает? Экономически, я имею в виду.
— Да, есть успехи, но нарастает и напряжение. Развитые страны стремятся нас сдержать. И по мере того как растёт наша экономика, мы становимся всё более от них зависимыми.
— Это ты про Америку, конечно. А почему вы так прислуживаете этим собакам?
От этих слов я снова напрягся. Но мне не хотелось, чтобы потерялся доверительный, братский тон нашего разговора, и поэтому я решил несколько преувеличить свои опасения насчёт нашей зависимости от Америки. Я заговорил чужими словами:
— Да, мы серьёзно зависим от них политически. Но ещё хуже экономическая зависимость. Мы находимся под постоянной угрозой со стороны Америки, на нас давит огромный американский рынок.
— Ну а почему вы с ними не порвёте? Не станете на путь самостоятельности?
— Потому что тогда мы превратимся в крестьянина, у которого есть полоска земли и хижина на холме и который ест то, что выращивает — овёс да ячмень. Это ведь и есть путь самостоятельности, которым вы шли до самого последнего времени. Ну и каково вам было?
— Мы способны справиться с трудностями. Наш дух высок! — Брат произносил те слова, которые обычно говорят дикторы по северокорейскому телевидению, но голос его звучал совсем не так бодро, как у них.
— Ну, я не такой оптимист, как ты. Посмотри на Японию: их экономика раз в десять сильнее, чем наша, но стоило им недавно сказать слово поперёк американцам, так им задали такую трёпку, что пришлось японцам ползать на коленях и просить прощения.
В этот момент таксист, который давно уже нетерпеливо вышагивал неподалёку по берегу реки, громко кашлянул, чтобы напомнить нам о себе. Это было вовремя: разговор вступал на опасные, скользкие тропки, а соджу было допито. Я быстро поднялся.