Феде Ряднову дали немного денег.
Торговать газетами парнишка научился быстро. Сложного в этом чего? Считать, хоть не бойко, да умел. Вона сколько его сверстников этим занимается.
Выбрал Федя место побойчее. Прижался спиной к чугунной решетке. У ног положил сумку с пахнувшими свежей типографской краской газетами и стал зазывать:
Видали Федю Ряднова в Охотном ряду, видали у Триумфальных ворот на выезде от Белорусского вокзала. Там прибывающий народ, жадный до московских новостей. Но другие продавцы газет ревниво ему заявили: «Брысь отсюда! Это наши постоянные места». Тогда Федя Ряднов стал появляться на Лубянке у знаменитой Китайской стены, а то и на своей Остоженке. Здесь-то, на Остоженке, не скажут ему: брысь! Попробуй скажи, узнаешь, почем орехи.
Иногда газеты не расходились — мало выдающихся сообщений. Тогда Федя, как и другие продавцы, сочинял «дулю». Вроде о кончине английского лорда Чемберлена или барона Врангеля, утопшего в Черном море. Что-нибудь о Керенском.
Лето прошло в хлопотах и заботах, а тут зима: первый пушистый снег и пощипывающий щеки морозец. На добытые денежки Федя купил на Сухаревской барахолке тужурку, шапку-австрийку с козырьком. На ноги армейские ботинки с подковками. Тетя стала готовить обеды.
— Ешь, ешь, — говорила она. — Сколь заработал-то! Ты вроде сынка мне. На тебя любо-дорого глядеть!
А найдя в кармане Фединой тужурки пачку папирос и зажигалку, отругала на чем свет стоит.
— Не перестанешь курить, схожу сама на Моховую к Калинину да скажу ему, какой ты озорник. Денежки он у тебя отберет да еще и под арест посадит…
Федя слушался тетю, курить перестал. А как же ее не послушаешь? Ведь это она надоумила его обратиться к Председателю ВЦИК за помощью. Вот жизнь-то и стала другой.
В большом, многоэтажном доме на Остоженке, где жил мальчонка с тетей, рабочие и служащие вставали рано, спешили на первые трамваи. И Феде Ряднову надо было в типографию, к распределению свежих газет. Если удавалось с ходу распродать первую сумку, он набирал вторую, а к вечеру и третью.
согреваясь, горланил Федя, постукивая нога об ногу, притопывая и приплясывая. А в больших серых глазах у него прыгал живой бесенок. Кто-то бы и прошел мимо, думая о чем-то своем, да мальчонка приманивал, заставлял отыскивать в кармане мелочишку.
Прошла и зима со снежными заносами. С наступлением ясных дней мальчонка с Остоженки вновь появился в приемной Председателя ВЦИК, принес ссудные деньги. Одет он был совсем прилично. Прибавился в росте, и главное — понабрался смелости.
Михаил Иванович не любил поучать сотрудников большого вциковского аппарата, но на этот раз сказал:
— Видите, что можем сделать с человеком, если отнесемся к нему с доверием.
ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ
В трудный с продовольствием 1923 год в приемной Председателя ВЦИК Калинина много перебывало разного народа. Каждый шел со своей нуждой, со своим горем и бедой, надеясь, что всероссийский староста поможет.
Пришел сюда и Петруша Сорокин, студент рабфака имени Покровского. Огромного роста, сутуловатый, плечистый, с широким небритым лицом. Он до крайности смутился, когда Калинин поднял на него усталые, близорукие глаза. По суточному списку студент проходил тридцать третьим.
Сорокин поздоровался и замолчал. Надо бы говорить, а он, втянув худую, жилистую шею, мнет в руках шапку из серой овчины.
— Что же, забыли, зачем пришли, молодой человек? — спросил Калинин и, не теряя времени, стал перебирать бумаги и что-то быстро-быстро писать. А на его гладкий, восковой белизны лоб упала прядь седых волос.
— Говорите, говорите, я вас слушаю. Студент с Чистых прудов, Сорокин. Живете на стипендию в двадцать три рубля. Ну, дальше? Где ваша родина?
— С Волги я, от Кинешмы, товарищ Калинин. А там еще за Волгу верст тридцать.
— Крупный народ за Волгой. Все такие?
— В этом и беда, — осмелев, заговорил студент. — Будь я пониже да поуже, еще год проучился бы, а то вот жилы у меня к костям приросли и кишки скомкались. Бывает и так, что мозги застывают. Бью себя по лбу, вспоминая, что на уроках задано.
— Кто же анатомию на рабфаке ведет?
— Серафима Зертовна.
— Хорошо свой предмет знает?
— Еще бы. В Париже училась.
Калинин отложил перо, промакнул написанное и передал вошедшей пожилой женщине — секретарю. Затем, задрав острую бородку, более пристально посмотрел на студента, на его широкую грудь, на узловатые руки.