— Пайка недостает, пришли просить?
— Нет. За дверями я наслушался, кто зачем сюда приходит, так что моя просьба не ахти как важная. Лучше уехать к себе в деревню.
— Сколько учиться-то осталось?
— Только начал.
— Образованного народа там, за Волгой, мало?
— Один дьячок да еще фельдшер. Ну, в волнаробразе бывший комиссар читает и расписывается.
— Жаль, надо бы вам рабфак закончить.
— Мало ли что. А ноги протянешь — того хуже. В деревне одну кишку капустой набьешь, другую картофелем или свеклой. Там хрен и то пища.
— Что же, Серафима Зертовна так вас и учит, что пища прямо в кишки поступает, минуя желудок?
— Нет, я это изложил для краткости, чтобы не отнимать у вас времени.
Калинин еще раз пригляделся к парню, ответил на звонок по телефону. Взяв папиросу, потянулся было к спичечному коробку, и отложил.
— Преподавательским составом, говорите, студенты довольны?
— Довольны. Хорошо, если бы вы, Михаил Иванович, у нас побывали.
— А что же, побываю. Рабочий факультет для нас не задворки. Готовим там людей на руководящие посты. А лекторы по завоеванию Октября удовлетворяют?
— Практики.
— Как в этом разобраться?
— Сами они делали революцию. Доцент Павел Иванович Панков, без руки. Вихров Серафим — бывший комиссар. У этого кандидатская. Пожилая женщина, ранее ссылалась за большевизм. Фамилия не русская, забыл.
— Надо хорошо знать своих учителей, ценить их заслуги перед революцией. Женщина эта Эсфира Михайловна Цикуленко.
— Она, она, Эсфира Михайловна. Подводит меня память.
— Другие студенты в столовой тоже недобирают для памяти?
Калинин скупо усмехнулся и принял от секретарши еще пачку бумаг на подпись. Это были, видимо, прошения тех, кто уже был на приеме и теперь за дверями ждал решения.
Пожилая секретарша ждала, пока Михаил Иванович подпишет документы, а тот, продолжая просматривать пачку лежащих перед ним заявлений, снова обратился к Сорокину с тем же вопросом:
— И много у вас там таких студентов, которые в столовой недобирают?
— Некоторые от родных имеют посылки с продуктами — сухари, а то и ком свиной солонины. Зовем мы их буржуями.
— Ну, какие же это буржуи, если приняты на рабочий факультет. Сухари — подспорье.
— Это, конечно, не буржуи, но досадно. Неравенство. Нам бы, Михаил Иванович, вместе с преподавательским составом участок земли в пригороде заиметь. Картофель, капуста и та своя. Заглянули бы к нам.
— Это резон, идея неплохая. Возможно, что я к вам и загляну. Тогда о земле решим. Но вы уже настроились ехать домой, в свое Заволжье, фактически спасовали. Учение всегда давалось с трудом. Ну а в наше революционное время тем более.
Казалось, они все сказали друг другу. Но Сорокин не уходил, комкал в руках шапку, переминался с ноги на ногу. Тогда Михаил Иванович, еще раз перечитав его заявление, напутствовал:
— Так вот, товарищ Сорокин, Председатель ВЦИК приказывает в исключительных случаях, а попросить попрошу заведующего вашей столовой. Если найдут возможным, то сделают вам надбавку.
— Найдут.
— Там виднее, на месте. — Калинин сделал надпись густыми чернилами на уголке заявления. — И вот еще что для себя запомните: ели крестьянский хлеб за двоих, и работать придется за двоих…
— Это само собой, на всю жизнь. Как бы образоваться, стал бы работать за троих.
Когда Петр Сорокин, свернув бумажку и кивнув на прощание, подошел к дверям, Калинин спросил:
— Был у меня на днях еще студент с вашего покровского рабфака, иностранец Абола. Получил ли он через таможню посылку?
— Получил. Извиняюсь, товарищ Калинин, Абола просил передать вам благодарность, а я забыл.
Петруша Сорокин два дня всем своим товарищам по общежитию и по рабфаку показывал заявление с резолюцией Председателя ВЦИК, чтобы те не попрекали его за две тарелки супа и две порции каши; когда он приедет к себе на Волгу, работать будет не покладая рук.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Как-то зимой, в первые годы Советской власти, Михаил Иванович Калинин в овчинном тулупе ехал на лошади Кимрского уездного исполкома. Ехал в свою деревню Верхнюю Троицу.
Дорога стлалась ровная, без ухабов. По обочинам вместо вешек утопали в сугробах редкие обледенелые березы. За ними простирались поля. Снег там лежал чистый, нетронутый, разве что где напятнал заяц.
Кучер, тоже в тулупе, отважный старик Игнат, похожий на цыгана, стегал вожжой карюю кобылу и бранился: