— Куда уж еще! — Гринька высморкался в варежку. — Как бы я был пограмотнее, написал бы в Москву Ленину или Калинину. За мамку бы они заступились. Дали бы отцу вздрючку. Калинин-то с нашей стороны. До революции в Петербурге работал, а на родину к отцу и матери приезжал. Всех здесь знает, и его все знают, взрослые и поменьше.
Тут кучер Игнат, ухмыльнувшись, спросил:
— И ты знаешь?
— Знаю.
— Видел, что ли? Чай с ним пил?
— Видеть не видел и чаю не пил с ним, а знаю.
Конечно, если бы Гринька признал, с кем едет на этих скрипучих санях, сразу бы переменился. Как ни боек, а присмирел бы. А то разговорился — не унять.
— Была бы поближе Москва, сам бы я к Калинину заявился. Так и так. Вы, товарищ Калинин, наш земляк, посодействуйте. Первым делом самогонщиков по харе и в тюрьму. Беднякам: дяде Ивану, дяде Трофиму, Сереге Пронину, ну и нам, Чугуевым, по казенной лошади. Плуга у нас тоже нет. Школу постройте в Ершовке: ходить ребятам в Ильинское нужны валенки, а где их наберешься, валенок-то!
Подумал.
— И вот еще, хорошо бы на всю нашу деревню бочку керосина. Вечерами уроки готовить.
— Побрякушка ты, — сказал Игнат.
— А вот и нет. Зря не брякаю.
Калинин добродушно посмеивался. По-родственному прижал к себе паренька. Игнату указал пошевеливать вожжами.
В Гайнове Гринька слез с подводы. Распрощался. Сказал спасибо. Поправил треух на голове и сразу направился в чайную, дымившуюся трубой у дороги. По его догадкам, здесь сидит за столом захмелевший отец.
У Михаила Ивановича часы в жилетном кармане тикали и тикали. По приметам, следовало бы ехать проселками, попрямее, и тогда Верхняя Троица не за горами. Но оказалось, проселки сильно заснежены. Добираться решили через Вереинку и Горицы. А зимний день — не летний. Упустишь час, уже темно. Игнат смахнул с плеч тулуп, перепоясал кушак на поддевке и еще усерднее стал погонять Карюху.
— А парнишка-то, Михаил Иванович, обдурил нас.
— Это в чем же?
— Догадайтесь.
— Не могу.
— Слез и побежал. И вовсе он не хромой.
— Это все равно, подвезти надо, — ответил Калинин, не переставая думать теперь о том, что побыть с матерью придется ему самую малость. Этакая издержка времени! Ехали, ехали, а версты те же.
Но как ни был путь длинен, как ни торопились, а в ближайшем селении он попросил кучера остановиться.
— Поправьте упряжь. Я позвоню в Ильинское, чтобы там местная власть наведалась в Ершовку к Чугуевым.
Игнат хлопнул себя по коленям:
— Дивлюсь, Михаил Иванович, до всего вам дело!
ПО УТРЕННЕЙ РОСЕ
Во дворе и на усадьбе Калининых все тихо и смирно. Летом здесь встают рано, ложатся поздно; жизнь течет обычным чередом. И вдруг звонко застучит молоток: тук, тук, тук… На заре слышится это с края на край деревни.
— Ну, сам приехал, — толкуют мужики. — Хоть и президент Советской власти, сидит в Кремле, принимает послов разных стран, а свое крестьянское дело не забыл: готовит косу.
Дом с огородом, сарай и амбар Калининых на самом берегу реки Медведицы. На плесе с вечера начинает клубиться и подниматься туман. По травам разливается густая роса, обжигающая холодом босые ноги. Ночью с ржаных полей перепела извещают: «Косить пора! Косить пора!»
Как только зазвенят на улице косами, Михаил Иванович дома не усидит. Отточит косу и — на луг.
— Выходили бы вы из дома попозднее, — скажут ему сельчане.
— Отчего попозднее?
— Оттого — вы наш гость.
— Э-э, нет! Роса сойдет — косец домой идет, — поправляя на носу очки в тоненькой серебряной оправе, отвечает он.
В белой рубашке, с расстегнутым воротом, подпоясанный ремешком, Михаил Иванович встает в ряд с мужиками. На ремешке прикреплен лопаточник из бересты, в нем брусок — точить косу. Острая коса на широком размахе как бы захлебывается: «Жвик, жвик, жвик!» Из-под косы складываются большие и малые валки — у кого какая сила.
Один раз вот так косил Калинин и видит: машет косой невдалеке белобрысый мальчонка — сын вдовы Макахиной. Запарился. Шея вся в поту, и рубашка на нем не надувается парусом, как у других, а прилипла к телу.
— Федей тебя звать-то?
— Да. Макахин. А что?
— Плохо косишь, вот что, Федя. Животом берешь.
— Всяко приходится, Михаил Иванович. Только бы успеть за другими. Коса у меня плохая.
— Это почему же плохая?
— Серпит и запинается.
— Покажи.
Пока Федя Макахин вытирал нос и шею, Калинин шаркнул косой два раза и стал разглядывать полотно.
— Коса хорошая, да насажена тебе не по росту. Отцова, что ли?