— Не имеют права! — возражал Калинин.
— Имеют не имеют, а посадили до тех пор, пока не найдется сбежавший. Со мной надзиратель обошелся милостиво. Штрафу не взяли. Только велел сломать турник, и чтобы впредь не было никаких митингов и сборищ.
Двое младших сыновей Юшковой, что один, то и другой, заявили:
— Не дадим турник ломать, не дадим.
Турник перенесли подальше от избы на пустырь и там, не без подсказки Калинина, сделали спортивную площадку, пристроили брусья, кольца и деревянного коня.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На этот раз Михаил Калинин приехал в Верхнюю Троицу из «знаменитой» олонецкой ссылки. У отца и матери была огромная радость. Сестры висли на шее, особенно девятилетняя Параня. Исхудалый, с лица обросший, истосковавшийся по родной земле, он на второй же день вышел с лопатой на огород. Сиял пиджак, оперся на прясло и без устали смотрел в чистое, безоблачное небо.
По весне необычайно хороша с приподнятым правым берегом Медведица. Вот она течет у самых ног, заливая по ту сторону покосы. Тепло ныне наступило рано: на пригреве показалась уже зеленца.
— Ты, братец, подольше побудь за двором, подольше. Грейся там, грейся на солнышке, не мешай нам, — просили сестры.
В доме шла предпасхальная чистка и уборка. С подмостков женщины мыли потолок и стены, скребли их ножами. Вынесли на крыльцо посудницу, стол и тарельницу. Мария Васильевна, мать Михаила, красила яйца в луковой шелухе.
К вечеру, когда в доме все вымытое и высушенное было водворено на свои прежние места, когда перед образами затеплилась лампадка, Мария Васильевна в волнении спросила:
— Ты это, Михаил, куда собираешься?
— Куда все, в Матино, в церковь. А что?
— Не ходил бы.
Марии Васильевне не хотелось отпускать сына вместе с дочерьми. Настрадалась она, ожидая его из Повенца.
Отец вмешался:
— Пускай идет. В церковь — это неплохо. А то сочтут его за антихриста да еще подальше загонят. Россия-матушка велика!..
До Матина идти умеренным шагом — час с минутами, но Михаил растягивал время, обдумывал, что он там сделает? На душе у него было тяжело и неспокойно: пребывание в Повенце, встречи там с другими ссыльными еще раз убеждали в необходимости использовать любые явные и тайные сходки крестьян.
Ночь выдалась тихая, безветренная. Ограда вокруг церкви освещалась горящими плошками и большим костром. Староста прихода, богатый крестьянин села же Матина, Ефим Селезнев, увидев Калинина, поклонился, подумал: «Проняли там, на каторге да в тюрьмах, за бога взялся…»
Только ошибся староста.
В церковной сторожке, как собрался народ, Калинин, поглаживая короткий ус, приноравливаясь к горевшему фитильку, читал газету и рассказывал собравшимся о событиях, которые произошли этой зимой девятого января в Питере. Расстреляна мирная демонстрация рабочих. Убиты сотни ни в чем не повинных людей.
— Господин Калинин, нашли время, чем занять православных, — вмешался в беседу староста Селезнев. — Прошу всех убраться из сторонски. Масло гарное изводите. Кому угодно, проходите в церковь, там читаются страсти господни…
Один из седобородых стариков ответил за всех:
— Неизвестно, где и каких больше страстей за свою жизнь наслушаешься…
Староста побежал сказать о «крамоле» священнику Василию. Но тот только развел руками: в споры и пререкания ему с молодым Калининым лучше не вступать. К тому же пора облачаться к заутрене.
На третий день пасхи в деревню пришел поп Василий с дьячком славить Христа. Тяжелый, обрюзгший, под хмельком, переходил он из дома в дом. И у Калининых в переднем углу перед иконами отслужил молебен, покадил ладаном, покропил и сердито выговорил:
— Иван Калиныч, наказываю тебе приструнить сына Михаила: в светлый христов день я служу во храме, а он в сторожке совращает верующих прихожан.
— Об этом, батюшка, вы сами с ним поговорите. Он у нас не малолеток. Работает в большом городе, впору всего там повидал… — тяжело кашляя, ответил старый Калиныч.
На время молебна Михаил вышел из дома. Сидел на бревнах, за двором, курил. Там его отыскала испуганная, запыхавшаяся Параня:
— Братец, поп на тебя наговаривает отцу: чего-то ты запретное у церкви мужикам говорил. Мама плачет, боится — опять тебя угонят…