— Ну как, дружелюбно спросил он Серегина, — рассказали вам что-нибудь интересное?
— Рассказали. Замечательные люди у вас! — сказал Серегин.
— Хорошие люди, — охотно согласился Ефанов. — Вы с Донцовым разговаривали?
— А как же!
— Это старый разведчик, опытный. Ну, что ж, спать, наверно, пора. Завтра рано вставать. У вас какие планы? — спросил Ефанов, вкладывая пистолет в кобуру.
— Я с вами поеду, — ответил Серегин, — буду ждать вас в полку.
Разговаривая с комиссаром, он сказал, что хотел бы пойти вместе с разведчиками в поиск, но комиссар ответил, что им категорически запрещено брать с собой кого-нибудь без разрешения. А теперь добывать разрешение было уже поздно.
Серегин бросил на пол шинель и полевую сумку.
— Возьмите еще мою шинель, — предложил Ефанов, — мягче будет.
— Нет-нет, мне и так хорошо, я привык.
Он аккуратно разгладил на полу правую половину шинели, подсунул под ее воротник полевую сумку, поверх воротника положил пилотку, затем лег, склонив голову на это сооружение, и укрылся левой половиной шинели.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Ефанов.
Вошла санинструктор, некрасивая, рябая девушка, с пузырьком в руке. Ефанов поморщился.
— Надо, надо, товарищ лейтенант, — сурово сказала та, и решительно тряхнула пузырьком.
Ефанов стащил с себя гимнастерку, рубаху и обнажил мощный, мускулистый торс.
— Опять комната лекарствами пропахнет!
Он подошел к окну и распахнул его. В комнату полился колючий, как ледяной нарзан, воздух. Глядя на обнаженного по пояс Ефанова, Серегин покрылся гусиной кожей, а лейтенант будто и не почувствовал холода. Он лег ничком на койку, и санинструктор стала растирать его широкую спину остро пахнущим снадобьем. Подивившись тому, что у такого здоровяка может быть какой-нибудь недуг, Серегин закрыл глаза и мгновенно заснул.
Проснулся он, как ему показалось, очень скоро. Так же горела коптилка, но окно уже было закрыто, а Ефанов исчез.
Поджав ноги и наслаждаясь хранимым шинелью теплом, Серегин снова было закрыл глаза, но за окном коротко всхрапнула лошадь и чей-то добродушный бас сказал: «Ногу, дурашка, ногу!» Серегин глянул на часы. Половина четвертого. «Значит, уже собираются», — подумал он, вскакивая. Он вышел из комнаты — словно окунулся в черную тушь. Даже звезд не было видно. Лишь подняв голову, Серегин сообразил, что их закрывали горы. Где-то посапывала лошадь. Из тьмы доносились голоса. Серегин наощупь пошел к ним.
— Нет, — раздалось неожиданно совсем рядом. — Нету в тебе, Донцов, размаха, полета фантазии. С твоими данными ты не мог бы работать в театре даже пожарным. Удивляюсь, как ты попал в разведчики.
— Ну и болтун же ты, Игорь. Не можешь, чтобы хоть минуту помолчать.
— Это верно, — охотно согласился Игорь. — Знаешь, когда нужно изобразить шум за сценой, статисты за кулисами вразнобой кричат: «Что говорить, когда нечего говорить! Что говорить, когда нечего говорить!».
— Вот и помолчи, если нечего говорить.
— Невозможно! В засаде — молчи, здесь — молчи. У меня дикция может ухудшиться!
Серегин узнал Игоря по голосу. Это был тот самый красивый разведчик, который заставил рассказывать Донцова. От комиссара Серегин узнал, что Игорь Станкевич — студент одной из московских театральных студий — пошел в армию добровольно как только началась война.
Постепенно тьма как бы поредела, и Серегин стал различать силуэты зданий. Зайдя за угол, он увидел, что старшина выдает разведчикам из окна слабо освещенного цейхгауза «лимонки». Кто-то тронул Серегина за руку. Обернувшись, он увидел комиссара.
— А мы вас ищем, — сказал комиссар, — пойдемте чайку попьем на дорогу.
Он проводил Серегина в жарко натопленную кухню, где распаренный Ефанов допивал четвертую чашку чаю.
Комиссар скоро ушел. Как понял Серегин из отрывистых пояснений Ефанова, разведчики разделились на две самостоятельные группы. Одна из них будет действовать под командованием комиссара, другая — Ефанова.
Комиссар со своими людьми отправился вперед. Через полчаса уехала на подводе часть людей Ефанова. Сам командир, Серегин, Донцов, Станкевич выехали позже всех на линейке, запряженной парой лошадей.
Лиловые горы уже виднелись в утреннем размытом воздухе. Постепенно начали различаться и подробности: светлая спираль уходящей вверх дороги, просеки, серые штабели дров. По мере того как светало, становилось все холоднее и холоднее, и Серегин почувствовал, что коченеет. Когда стало совсем невмоготу, Ефанов соскочил с линейки и пошел пешком по тропке, поднимающейся напрямик. За ним последовали Серегин и остальные. Пока выбрались на вершину, согрелись.