— Почему лисенок не хочет спать на соломе? — спросил Атс у матери.
— Потому что она дымом пахнет, — объяснила мама.
— Потому что солома пахнет человеком, — поправил отец.
— Значит, лисенку не нравится человеческий запах? — спросил Атс.
— Видно, не нравится, раз он не хочет спать на соломе, — ответил отец.
— Но ведь мы хорошо к нему относимся, — сказал мальчик. — Ты сшил ему красивый ошейник, мама дает парное молоко.
— Лисенку ошейник ни к чему. Он хочет обратно в лес, больше ему ничего не надо, — объяснил отец.
— Разве в лесу лучше? — допытывался Атс.
— А ты как думаешь? — в свою очередь спросил отец.
Вопрос заставил мальчика призадуматься. Значит, он прав, когда рвется вместе с отцом в лес. Но отец не берет его с собой, и Атсу приходится оставаться с мамой дома. Его, как этого лисенка, держат возле дома, вот только ошейник пока на него не надели и на цепь не посадили.
Придя к такому выводу, Атс начал было жалеть лисенка, но не успел, потому что в разговор вступила мама, как будто прочитавшая мысли мальчика:
— В лесу у него мать и отец, вот он и рвется туда. Он ведь тоже любит своих родителей, как ребенок своих.
— А разве отец и мать не любят его? — спросил Атс.
— Конечно, любят, как же иначе.
— Почему же тогда они не придут сюда, раз они его любят? — допытывался мальчик.
— Потому что мы тут, — сказал отец. — Лесные звери не любят людей.
— Потому что им не нравится человеческий запах, — дополнил мальчик объяснение отца.
— Вот именно, не нравится наш запах, — согласился отец.
Атс пошел под большую ель, присел рядом с лисенком на корточки и долго разглядывал его. Потом он встал и спросил у мамы, выходившей из дома во двор:
— А разве бык с мызы — знаешь, тот большой краснопестрый, — ревет на людей тоже потому, что чувствует их запах?
— Как так? — удивленно спросила мама, уставившись на Атса.
— Пана сказал, что лиса не любит человека, потому что чувствует его плохой запах, — объяснил мальчик. — Значит, и бык ревет по той же причине?
— Бык свирепый, потому он и ревет, — возразила мама.
— Лиса тоже свирепая, — сказал мальчик.
— Конечно, — согласилась мать, — ты же видел, что она сделала с бедной вороной.
— Это случилось потому, что ворона уснул», — объяснил Атс. — А я возле лисы не усну; а если усну, то только по ту сторону елки, за кучей хвороста и поленницей дров, цепочка не даст лисе дотянуться туда.
— Что правда, то правда, туда ей не дотянуться, — согласилась мать. — Если уснешь, то спи только по ту сторону елки.
Так что теперь отношения Атса с лисенком стали ясными: он мог усесться около него на корточки и сидеть так хоть весь день напролет, нельзя было только подходить к нему слишком близко: Мосса немедленно показывал свои белоснежные, острые, как иголки, мелкие зубы. Если бы Атс осмелился дотронуться до него рукой, Мосса, наверно, вцепился бы ему в руку и стал грызть ее, так же как грыз палку, которую Атс подсунул ему под нос. Чтобы задобрить лисенка, мальчик пробовал сам кормить его, но на первых порах из этого ничего не вышло: зверек привык брать пищу из рук матери и не так-то легко было отучить его от этой привычки.
Пийтсу тоже поначалу растерялась, не понимая, как ей вести себя с Моссой. Как только лисенка посадили на цепь, она тут же, сгорая от любопытства, прибежала посмотреть на него и поприветствовать: навострила уши, состроила умильную рожицу, повизжала и повиляла хвостом. Но стоило ей сунуться слишком близко к лисе, и она тут же узнала, какие у нее острые зубы. Но Пийтсу это только раззадорило. Сначала она отскочила от лисы подальше, но тут же снова потянулась к ней мордой, чтобы Мосса смогла опять схватить ее за нос. Теперь Пийтсу поняла, что делать: она стала радостно бегать вокруг Моссы, то припадая на брюхо, то вскакивая, то лая, то взвизгивая. Сначала лиса съежилась и замерла и только время от времени скалила зубы, но скоро она начала с любопытством приглядываться к Пийтсу; наверное, она сообразила, что, несмотря на длинную черную взлохмаченную шерсть, собака не ахти какой опасный противник. Позабавив Моссу некоторое время, Пийтсу попыталась снова приблизиться к ней. Теперь Мосса уже не старалась цапнуть ее за нос, только зубы скалила. Но и этого Пийтсу было вполне достаточно: она покорно отступила. Поразмыслив некоторое время, она улеглась на траве, вытянула передние лапы, прижалась к ним мордой и закрыла глаза, как будто собиралась отдыхать. По сон, как видно, не шел к ней, время от времени она чуть-чуть приоткрывала глаза и посматривала на лисенка, словно подсматривая, что же он делает. А лисенок ничего не делал; он лежал неподвижно, не сводя глаз с Пийтсу.