— Зато у вас не яловые, пятую девку крестить готовитесь.
Тут сосед не выдерживал и скрывался в доме, изо всех сил грохнув дверьми. Соседка — его жена — никогда в этой руготне участия не принимала. Ей было не до того. Рожала она одних дочерей, и муж подносил ей такое «угощенье», что даже по воду она, бедняжка, могла ходить, только когда стемнеет.
Соседская яблонька половину своих ветвей раскинула над тетиным садом. Тетины собственные деревья гнулись под тяжестью плодов, и она не успевала их собирать, а на соседской яблоньке не оставляла ни одной зеленухи.
— И не совестно вам, баба худая? — орал сосед.
— Да с какой-такой стати мне терпеть, чтоб ваша падалица мой сад засвинячила? Ведь в ней черви кишмя кишат.
— Червям давно тебя жрать пора, чертова баба! Вся деревня об этом бога молит!
— Глядите, сосед, как бы вас от злости не разразило! А я еще за вашим гробом пойду!
— Да что и говорить, похороны вы любите! Только меня вам не дождаться, я кофе с солью не пью.
— Потому понятия в вас нету.
— Сперва узнать бы надо, где вы эту соль берете? А я бы и воды у вас пить не стал!
— Так я ж вам и не поднесу!
Сосед снова в бешенстве хлопал дверьми, а тетка ехидно усмехалась. Она, очевидно, чувствовала, что в душе я осуждаю ее, и говорила извиняющимся тоном:
— Ему палец в рот не клади — продам кусок сада, а он у меня под окном помойку разведет: этого мужика, дочка, знать надо!
На прогулки в лес и к воде тетка с нами никогда не ходила, этого она себе позволить не могла. Без короба, без корзины или ведра в деревне не выходили даже за ворота.
Путь до леса далекий. Идти надо сначала пыльным проселком, поросшим по обочине старыми яблонями, одну из них я особенно любила — толстый корявый ствол покрылся такими наростами, что в нем образовалась выемка вроде колыбельки. Я обычно мчалась вперед, забиралась в углубление и сидела там, пока не подходили остальные. В конце лета я рвала с нее яблоки: зернышки светло-коричневые, а мякоть розовая. Откусишь — и брызнет сок.
Однажды несколько дней лил дождь, и я, набросив на голову мешок, отправилась с тетей копать картошку. Я сидела в своем укрытии, назойливый дождь омывал листву и яблоки, и вода тихо стекала на траву.
Мимо проходили две городские женщины под зонтиками.
— Посмотри, что творит этот пастушонок! — сказала одна из них. — Вот почему гибнут деревья. Вылезай, мальчик, что ты с деревом сделал? Ты же его согнул!
Я смерила чужую женщину взглядом. Мне стало ее жаль.
— Ты что, немой, что ли? — переспросила она.
Я кивнула головой и чуть не расхохоталась, мне стало так хорошо оттого, что меня принимают за деревенского немого парнишку! Но маме я про этот случай предпочла не рассказывать.
В поисках прохлады мы отправлялись к воде. Иногда нас обгоняла телега, запряженная лошадьми, или коровенка, груженная свежескошенной травой. Изредка, раз в несколько дней, проносился в облаке пыли автомобиль. Непривычные лошади пугливо шарахались, возница успокаивал их, прикрывал им ладонью глаза. Коровы при виде автомобиля задирали хвосты, как будто желая отогнать овода.
А моя мама разражалась такими ругательствами и проклятиями, что шофер от испуга наверняка бросил бы руль, если бы шум мотора не заглушал ее голос. Мама еще долго неистово отплевывалась и отряхивалась от пыли, а мы глядели вслед машине как завороженные.
На развилке дорог стояла бывшая овчарня, и навстречу нам выскакивал косматый оранжевый пес.
Я бежала к нему, обнимала и щекотала за ушами, не давая, впрочем, себя облизывать. В длинной шерсти так и кишели всевозможные насекомые, они перескакивали и перелезали на меня, я стряхивала их и прощалась с собакой. На дороге пыль по щиколотку. Кирпично-красная, она розовела и наконец приобретала серый оттенок. Мы скидывали обувь и с наслаждением поднимали облака пыли не хуже автомобиля. Мамы с коляской оставались далеко позади.
В самую сильную жару перед отходом мы надевали на себя мокрые купальники, я погружала босые ноги в мягкую бархатную пыль, и мне казалось, будто солнце прижимает меня к земле, словно ящерку к камню.
Мальчики шли налегке, а я тащила бидон с кофе и бутерброды. С творогом они были еще ничего, но с маслом походили по вкусу на размякшие гренки, масло впитывалось во все поры хлеба. Можно было бы, конечно, положить продукты в коляску, но Павлик не желал, а мама привыкла исполнять все его капризы.
Прохладная лесная тень освежала меня, я пряталась в кустах и жадно пила. Дальше нас вела узенькая стежка, она сбегала с горы по скользкой хвое, по узловатым корням, мамы кое-как управлялись с коляской, а мы мчались вперед, к заводи.