— Остановитесь у мостика! Слышите?
Мы слышали, но перебегали по узким мосткам до середины и основательно раскачивали их. Тетя Тонча и пани Маня держались за перильца и ступали осторожно, а мама, не разуваясь, входила в ручей. Если вода стояла высоко, юбка у нее намокала, а колеса полностью погружались в воду. Но на мостки мама не ступила бы ни за какие блага в мире.
Когда наши отцы были здесь с нами, они перевозили Павлика, но мама все равно переходила ручей вброд, боясь поднять глаза.
— Ма-ма-а! Мы здесь, на другой стороне, — кричал Павлик, и мама с ужасом наблюдала, как папа и дядя Йозеф раскачивают коляску над самой водой, а братишка заливается счастливым смехом.
Мама закрывала лицо руками и всхлипывала, пока наконец снова не раздавался тоненький голосок:
— Ма-ма-а! Мы уже взаправду на другой стороне!
И конечно, наверху разыгрывался тот же спектакль.
С мостков ухитрился свалиться наш вечный неудачник Богоушек. Он не прыгал, шел вполне прилично с родителями, но, на беду свою, загляделся и рухнул вниз. Упав на песчаную отмель, Богоушек заорал:
— Не бойтесь, я не разбился.
У заводи иногда проводили время приезжие из Праги, и тетя Тонча тут же начинала манерничать. Однажды из-за нее чуть не утонул дядя, услыхав, как она, сложив губки бантиком, обратилась к сыну:
— Каечка, не оди в оду!
Но самые замечательные сцены разыгрывались, когда к нам в гости приезжала сестра тети Тончи. Каждое Тончино «аристократическое» выражение она уравновешивала крепким смачным словцом.
— Не желаешь ли отведать этой булочки, Трудинка? Не правда ли, хороша?
— Пышная. Совсем, как твоя ж. . ., Тонинка! — отвечала тетя Труда громовым голосом.
Тетя Тонча застопорила свой возраст на двадцати восьми годах. Она упорно стояла на этой цифре, пока сын ее не окончил школу. Правда и выглядела она на двадцать восемь. Время пощадило ее, обошло стороной.
— Каечка, солнышко, птичка моя, у тебя лапки не озябли? Надень зелененькую кофточку!
Кая, который давно перерос ее на две головы, с кислой физиономией поднимался, но, заглянув в ореховые глаза матери, послушно напяливал зелененькую кофточку. Компания его друзей покатывалась со смеху.
В тетиной наивности таилась сила, перед которой капитулировали мужчины.
В Книне с ней произошла прямо-таки анекдотическая история: тетя Тонча выплеснула из своего чердачного окна прямо на дорогу содержимое некоего интимного сосуда как раз в ту минуту, когда мимо шел староста. Тот успел вовремя отскочить, его не так уж сильно обрызгало, и он поднял горе свой взбешенный взор.
Прикрыв рукой лицо, розовое от сладкого сна, и продолжая держать в другой corpus delicti[35], тетя вскрикнула: «Ох, пардон!»
Пан староста, увидав это полуодетое прелестное создание, смягчился. Он снял шляпу и низко поклонился. И потом, проходя мимо — а мимо ходил он часто, — всегда поднимал глаза к открытому окошку. Тетя утверждала, что из предосторожности, дядя, однако, придерживался иного мнения. Он ревновал.
Тетя не только привораживала мужчин своей наивностью, но и отпугивала, обезоруживала. Она принимала знаки внимания с таким удивленно-непонимающим видом, что в конце концов поклонники оставляли ее в покое.
И даже муж, обнаружив после свадьбы ее полную неосведомленность, дабы не напугать молодую, на время отказался от супружеских прав. А молодая, когда он уходил на работу, лежа в постели, ждала, что вот-вот у нее родится ребенок, полагая, что для этого достаточно поцелуя.
— Думаю по утрам, нет, не сегодня! Наверное, еще не сегодня… Уж очень я тощая, надо побольше есть. Ем, ем, а ребеночка все нету!
Рождение ребенка едва не стоило ей жизни, но и к смертельной опасности она отнеслась с той же наивностью, как к супружеским обязанностям.
— Хотите кого-нибудь видеть? — спросил ее отчаявшийся врач. — Родителей или мужа? Пригласить священника?
— Зачем? — удивилась умирающая роженица. — Мы же решили крестить младенца дома.
И смерть отступила. Видимо, в этом случае смерть оказалась мужского пола.
Естественно, взаимные излияния наших мам не предназначались для детских ушей. Мы пропустили многое из того, что нам полагалось бы слышать, но ни одно словечко, которое адресовалось отнюдь не нам, от нас не ускользнуло.
В Книне мы стали вдруг постоянно встречать управляющего кржижовицким поместьем. Он появлялся верхом в самые неожиданные моменты. Поначалу мы пугались, опасаясь, что он застиг нас в неположенном месте. Земля была дорогая, каждая травинка — на счету. Только куда-нибудь ступишь или, не дай бог, сядешь, как уже кто-то бежит с палкой или угрозами.