Больше всего мы полюбили лягушек — эти бедолаги хоть не кусались. От ставка́ иногда тянулись целые процессии лягушат, у некоторых еще сохранился крохотный хвостик. Днем на Павлика надевали панамку от солнца, а вечером мы собирали в нее лягушачью мелюзгу. Мяконькие, холодные лягушата походили на маленьких человечков. Мы решили научить их передвигаться на задних лапках и так усердствовали, что несчастные лягушата, ослабев, отказывались повиноваться. Мы так долго водили свою жертву за «ручки», пока она вообще не переставала двигаться. Так и не удалось нам заставить упрямых лягушек с человеческими глазками ходить по-людски.
Но самое ужасное потрясение я пережила по милости Павлика и его коллекции жуков. Он полагал, что можно усыпить их бензином, но жуки на булавках вскоре приходили в себя и начинали трепыхаться.
Возмущенная, я бросила Павлику в лицо необдуманные слова:
— Ах ты дохлятина эдакая!
И в тот же миг почувствовала, что провалилась в яму, откуда мне в жизни не выбраться. Стряслось непоправимое!
Мы были одни, брат молчал, я увязала в бездонной трясине, где нечем дышать. Я задыхалась.
А потом ухватилась за спасительную уловку.
— Потому что по твоей вине жучки подыхают.
Конечно, я пошла на риск, но брату необходимо было дать понять, что я имела в виду именно это, а не что-нибудь еще. Он считал меня дурой, которая не умеет даже выкрутиться как следует. Ну и пускай! Все равно он должен поверить, что страшное слово я употребила в ином смысле.
— Да, заставляешь до́хнуть жучков!
Павлик молча закрыл коробку со своей роковой коллекцией.
Больше мы никогда к этому случаю не возвращались.
Наши папы соорудили на Коцабе запруду из больших каменных глыб. Вода поднялась нам до пояса. Мамам теперь не приходилось постоянно волноваться, что мы утонем; мы целыми днями барахтались в речке и научились плавать.
Иногда мы выбирались на глубину в залив. Мама оставалась с Павликом.
Однажды я случайно увидала, как мама сидит на плотине, держит Павлика на руках и окунает в воду его ножки. Это была их тайна, я потихоньку удалилась.
Когда мы подросли, то стали ходить купаться на Небештяк или на Пекло. Оба озера глубокие. Небештяк кишмя кишел головастиками и лягушками, а в Пекле вода казалась черной.
Тетя Тонча могла бы выйти на улицу голышом, но без прически, сделанной в парикмахерской, — ни за какие блага мира. Каждую неделю она отправлялась в город делать завивку и научилась плавать, держась высоко над водой, чтобы не намочить ни волоска. Из воды виднелись плечи, шея, завитые волосы, вокруг даже ряби не было. Она плавала тихо-тихо, и ее светлая аккуратная головка вызывала ощущение какой-то странности, нездешности. Мы к ней даже приблизиться не смели.
— Вот как по-настоящему плавают, — укоряла мама, когда мы брызгались, топили друг друга и орали дикими голосами.
Мы умышленно пугали ее; нырнем и выплывем совсем не там, где ожидалось. Мамина беспомощность и страх доставляли нам огромное удовольствие, и, чтобы еще усилить впечатление, мы мчались по дороге и, неожиданно свернув, одним прыжком перемахивали через кусты и запруду в воду, стараясь продержаться на дне как можно дольше.
Игра была небезопасной — запруда шла наискосок, и если зацепишься ногой за кусты, то полетишь прямо на камни. Но у нас все было точно рассчитано. Иногда мама доходила до такого отчаяния, что, когда не помогали слова, начинала швырять в меня камешки. Мы так хохотали, что могли утонуть, нахлебавшись илистой воды с ряской.
Бедная мама и не предполагала, что я с двенадцати лет переплываю Влтаву у Либенского моста туда и обратно совсем одна.
Для ее нервов самой подходящей оказалась лужайка у Коцабы, там она по крайней мере ничего не боялась. Наши мамы сидели, привалившись каждая к своей сосне, и играли в карты — в «кауфцвик» — по десять геллеров. Рядом лежало вязанье. Услыхав вдалеке голоса или увидав постороннего на лужайке, они тотчас же хватались за работу. Обычно за отпуск они одолевали всего по одной салфеточке, но выигрывали или проигрывали множество монеток.
Наши отцы брали отпуск все одновременно, и тогда жизнь сразу становилась интересной. Мы совершали длительные прогулки. Брдские леса тянутся на многие километры, иногда целыми часами не встретишь ни одной деревни. Заблудиться очень легко: всюду только деревья, деревья, деревья. Мы часто сбивались с дороги и открывали романтичные уголки, но больше туда уже не попадали. Впрочем, здесь всюду было прекрасно. На камнях грелись яркие ящерки, а серые, невзрачные кузнечики превращались в огненное чудо, когда взвивались вверх, раскрыв сверкающие надкрылья. Мы шлепали по болотцам, под ногами хлюпала ржавая вода, тонкие струйки радужно блестели. Над мокрой тропинкой плясали сотни капустниц. Напившись, они трепетали, а потом взлетали в ярких лучах солнца, словно гигантские снежинки. Из болота тянулись вверх белоснежные цветы — комочки ваты на длинных стеблях. Из зарослей доносился аромат переспевшей малины, над самой землей порхали синие и оранжевые мотыльки.