На игру отца она смотреть не ходила. Никто так и не смог ее уговорить. Истинной причины я никогда не узнала. Никогда. Может быть, мама и сама себе не могла объяснить тайную причину своего упорного отказа.
— Да я их всех знаю как облупленных, стану еще смотреть, как они ломаются да кривляются?! Пусть переодеваются да наряжаются, все равно из костюмов мозолистые лапы торчат.
Скорее всего, она не могла смотреть, как папа, прихрамывая, движется по сцене. Слишком глубоко это ее ранило, смех публики она восприняла бы как насмешку. А может быть, не хотела в ярком свете юпитеров видеть, как сильно изменился ее веселый Пьеро.
Публика была своя, и все настолько привыкли к папиной хромоте, что ее просто не замечали. К тому же он выбирал такие роли, где этот недостаток сглаживался. Кстати, а почему первый любовник не может быть хромым? Разве хромые не любят?
Папа готов был сделать для театра больше, чем для нас. Невозможно подсчитать, сколько часов он провел за чтением пьес, за подготовкой к репетициям и просто работая для театра рабочим. Он все умел, во всем разбирался: и в освещении, и в декорациях — и знал, как обходиться с занавесом. А сколько вещей он перетаскал из дому! Полотенца, простыни, посуду — многого мама так больше никогда и не увидела. Папа где-то раздобыл тапку и отвез в театр кое-что из нашей одежды, постель, шкаф. Однажды мама нашла всю нашу посуду в кухне на полу, ибо наш старый буфет, видимо, возмечтал о театральной славе.
В таких случаях мама теряла чувство юмора, театр становился объектом ссор, ежедневной перебранки и мучительных скандалов.
— Ты куда это собрался? — начинала мама. — Опять в свою «Домовину»?
— Угу, — бросал папа, одеваясь.
— Не можешь хоть один вечер провести дома с нами?
— Пойдем со мной.
— Вот еще! Только этого не хватало! Что я там буду делать?
— Что, что… Посидишь, посмотришь…
— Было бы на кого!..
Она ни разу не пошла с папой, папа ни разу не остался дома, все схватки оканчивались вничью, никто не уступал. Мама шла в атаку, отец большей частью отмалчивался, одевался и уходил.
Среди любителей, как и в профессиональном театре, махровым цветом цветут интриги, актеров оскорбляет любая критика, они считают себя непризнанными гениями, жаждут блеснуть в заглавной роли, но, не желая затевать публичного скандала, довольствуются сплетнями и анонимками.
— Надрываешься на них — вот и получай, — торжествовала мама, преподнося отцу к обеду подобное язвительное произведение без подписи автора, — если кто хочет быть ослом, отдавать им все свое время да еще таскать тачку, тот пускай ослом и будет. Если б я тебя попросила шкаф привезти, ого! А полотенца — штук пять, не меньше, в твоем балагане пропало, вот и получай за все! Если бы ты за деньги вкалывал, а не надрывался задарма, то птичье молоко пил бы, а не картошку трескал!
Папа равнодушно прочитывал письмо, выслушивал маму, ел свой суп, а закончив обед, поднимался и спокойно бросал очередной пасквиль в печку. Мама не верила анонимкам, ее возмущали грязь и человеческая злоба. Она просто из себя выходила. Столько отец отдает людям, а те не желают его ценить. Папа соглашался, но вечером снова надевал пальто и уходил. «Ему хоть трава не расти», — раздражалась мама.
Однажды я встретила папу, когда он волок на тележке какую-то мебель, и помогла ему:
— А ведь правда, папа, мог бы и кто-нибудь другой тяжести перевозить?
Отец остановился. Закурил, выпустил дым, отер потный лоб и медленно проговорил:
— Если ты считаешь, что какое-то дело должно быть сделано, никогда не жди ни славы, ни денег. Одно из двух: либо делай, либо не делай, третьего быть не может.
Я уже подросла и понимала, что такой взгляд вряд ли годен для нашего волчьего мира и отец ничего не добьется. Но я поняла также, что иначе жить он не может, что тяжесть разочарования его раздавит.
Я смотрела ему вслед: он, хромая, тащился по мостовой, и мне казалось, будто я вечно стою здесь и смотрю, что все это уже было много-много раз. Я бежала в аптеку, чтоб купить двести граммов ваты, два пакета марли и бинты для брата-калеки и много раз встречала отца с тележкой и думала, что и его путь, и мой — оба наши пути бессмысленны.
Какая тщета, какая все это тщета! Вот я волоку в поте лица реквизит на одно-единственное представление для горсточки зрителей, которые придут лишь для того, чтоб посмотреть на игру своих знакомых, развлечься и отдохнуть, немного встряхнуться на любительском представлении, хотя под боком есть кинотеатр.