От мамы за несколько месяцев осталась тень. Отец уходил на работу или в театр, я в школу — в то время школа стала моим убежищем — или на улицу, но мама все свое время отдавала двум беспомощным существам, которых надо было обслужить и не подпускать друг к другу. Приходилось укрощать бабушкины симпатии к Павлику, а Павлика убеждать, чтоб он открыто не выказывал своей ненависти. Физическая работа и постоянное балансирование на лезвии бритвы довели ее до полного изнеможения.
И раньше у нее часто шла носом кровь, теперь же это стало повторяться ежедневно. Мама запиралась в ванной, папа ни о чем не подозревал, а мы с братом не понимали размеров опасности.
Мама никогда не жаловалась, а внешне все было в полном порядке: ни разу не возникло ни одного недоразумения, бабушка таяла от невесткиной доброты, мама во всем ей потакала. Отец изредка обменивался с ней двумя-тремя холодными вежливыми фразами.
Мы с братом, конечно, видели, как изменилась атмосфера в доме, говорили медовыми голосами, но нас душила тоска. Что-то непременно должно было случиться.
Взрыв произошел неожиданно, в один из зимних дней. Маме никак не удавалось остановить кровотечение, брат тихонечко скулил, бабушка сидела, беспомощно раскинув руки, а я бросилась за врачом.
Он держал кабинет в нашем корпусе, знал нас всех и немедленно явился.
— Господи боже, да вы в своем уме? Что за вид! Почему раньше ко мне не пришли? Ну, если бы еще далеко ходить! Черт подери, одни бегают с каждым прыщом, а тут смерть в дверь стучится, а она воображает, что выкарабкается без врачебной помощи!
Доктор сделал маме укол.
— Вас в больницу везти надо! С такими делами шутки плохи!
Может быть, помогла инъекция или же страх перед больницей, но только мамин нос явно присмирел. Доктор собственноручно приготовил маме стакан лимонной воды и с отвращением взглянул на бабушку, неподвижную, словно Будда.
— Надо себя беречь, а не обслуживать целыми днями кого попало! Вам что, больного ребенка мало, что ли?
Он ушел. Пораженные его словами, мы молчали.
— Ярча, приготовь мне немного кофе, — опомнившись, сказала мама.
Я поставила воду, бросила в нее цикорий, отмерила маленькую дозу кофе и большую эрзаца.
— Эрзац не клади. И воды вскипяти поменьше.
Я подала ей чашку, и мама стала медленно отхлебывать крепкий кофе.
— Знаете что, Ярушка, — вдруг проговорила бабушка, — я ведь вижу, что вам со мной трудно. Уж лучше я пойду в Крч.
Мама так ослабела, что лишь устало выдохнула: «Как хотите, бабушка».
И с отсутствующим видом продолжала пить кофе.
Потом ушла в комнату и прилегла на кровать, поставив Павликову коляску рядом с собой. Я уткнулась в книжку. Никто из нас и не заметил, что бабушка исчезла. Начало смеркаться, я воспользовалась папиным отсутствием и зажгла свет сама. Когда папа был дома, мне разрешали щелкать выключателем лишь в том случае, если в доме напротив уже засветились окна. Но только я зажгла свет, послышался настойчивый звонок. Я на всякий случай свет погасила и пошла открыть двери.
В квартиру ворвался смерч! Я не узнала ни дяди, ни тети. Передо мной стояли двое безумцев. Они заорали еще на пороге. В полутьме они не разглядели, как выглядит мама. Наверное, в невменяемом своем состоянии они не заметили бы этого и при самом ярком освещении.
— Выгнали старуху на мороз! Без пальто! Вы сказали, чтоб она убиралась прочь! Заставляли ее работать! Сами бегали по гостям и по кино, а ей велели сидеть с детьми! Куска хлеба жалели!..
Эти крики больно хлестали и с размаху били маму, наружу выплескивались бабушкины фантазии, каждое слово ставилось с ног на голову, все преувеличивалось, направлялось против нас.
Мама стояла и молчала. В нашей семье никогда не скандалили, отношения у нее с родными были хорошие, и этот неожиданный взрыв ее поразил. Мама настолько изумилась, что не могла понять, о чем идет речь, и на все обвинения отвечала упорным молчанием.
И тогда я поняла, что бабушка побрела в одном платье и шлепанцах через весь поселок к тете Лиде и по дороге всем и каждому с плачем докладывала, как невестка выгнала ее из дома. Только сейчас выплыло на свет ее лицемерие, возможно вызванное болезнью.
В момент наивысшего накала страстей появился отец. В суматохе никто не слышал ни стука отворяемых дверей, ни его шагов. Комната осветилась, он увидал две физиономии, искаженные гневом, и мамино иссиня-бледное лицо.