Мы с Зоркой долго играли в сны. По пути в школу и из школы рассказывали друг другу все, что видели во сне. А снились нам наши учителя и учительницы. Они переживали множество приключений с продолжением в следующем сне. Так отражались наши любовь и нелюбовь, насмешка и ненависть.
Классной дамой у нас была молоденькая учительница, только что окончившая учение. Женщин-преподавателей было тогда очень мало. Красивая и обаятельная девушка неизменно пользовалась успехом у старших и младших коллег, а мы ревновали. Особенно один из ее поклонников по прозвищу Швабра — из-за стрижки ежиком — переживал в наших фантастических снах пропасть всяческих неприятностей и унижений.
И я и Зорка понимали, что наши выдумки не слишком-то похвальны, и остерегались их рассказывать посторонним. Только друг перед другом притворялись, будто верим своим многосерийным снам. Во сне возможно все, даже самые неимоверные приключения.
Нам мешала наша третья соученица — Аничка. Она вместе с нами перешла из школы в гимназию, жила на нашей улице, но мы всячески старались от нее избавиться.
Аничка была, кроме всего прочего, изначально несчастна. Ее отец, так же как и мой, был инвалидом, но в отличие от моего не сумел с этим смириться. Наверное, нет в мире худшей участи, чем участь мелких чиновников, эти горемыки зарабатывали меньше рабочих, не имели никаких перспектив по службе и мучились неуемной завистью к более удачливым коллегам. Аничкин отец возненавидел весь мир. Ему казалось, будто все люди, на лицах которых он замечал улыбку, насмехаются именно над ним и над его семьей.
Он дошел до того, что шпионил за Аничкиными соученицами и выспрашивал, о чем они говорят. Мы с Зоркой долгое время ничего не подозревали, но однажды он выдал себя — накинулся на нас с криком, что мы сплетницы, Аничку оговариваем. Мы говорили о ком-то совсем другом. Позже мы несколько раз замечали, как он крадется следом за нами. Его вмешательство в наши детские дела очень вредило Аничке в отношениях с подругами.
Но самым страшным бедствием для их семьи был богатый дядюшка. Его преуспеяние лишь подчеркивало убожество их жизни. Им гордились и одновременно завидовали и ненавидели.
Аничка не имела той пролетарской гордости, которая позволяла бы ей на равных общаться с девочками из состоятельных семей. Она постоянно клянчила лакомства, предлагая за это свои услуги, щупала ткань на платьях, выпрашивала «вечную» ручку, часы, примеряла колечко хоть на минутку, хоть подержать.
— Сколько заплатили за твою блузочку? У моей двоюродной сестры есть еще лучше, она ее поносит, а потом отдаст мне!
У нас ее богатый дядюшка, который раз в месяц приглашал всю семью в кондитерскую Мышака, давно стоял поперек горла. Две недели Аничка жила в ожидании Мышака и две недели после докладывала, как в этой шикарной кондитерской каждому из них подали по половинке апельсина, наполненного взбитыми сливками. Мы даже подумывали, что никакого дядюшки вовсе не существует, так как Аничка ни разу не упомянула другого угощения.
Как-то раз я пережила из-за Анички до ужаса унизительную сцену. Зорка затащила нас обеих к скаутам. Накануне пасхи наш отряд устроил утренник. Я участвовала в состязании под названием «Самый быстрый пожиратель апельсинов»: надо было как можно быстрее очистить апельсин, съесть и убрать корки. Первый приз — изумительной красоты прозрачное сахарное яичко, внутри которого целая семейка кроликов.
Во время состязания меня охватили недобрые предчувствия. «Сестры» нас подгоняли, держали пари — выручка шла на благотворительные цели, — и я вдруг услышала чье-то восклицание: «Ставлю вон на ту, у нее такой голодный вид!»
Но игра есть игра, я едва не подавилась, но победила. Второй была Аничка — к счастью, восклицание относилось к ней.
Всю дорогу до дому Аничка клянчила мой приз. Она приводила сотни причин, по каким я должна отдать ей яичко, приплела даже отцову хромую ногу и хворобы всех членов семьи. Она до того измотала меня, что я отдала бы ей это сахарное чудо, если бы не мысль о Павлике. Я не могла лишить брата такого великолепного, невиданного зрелища.