Зорку одевали просто и практично. Ни разу она не отпустила ни одной реплики в мой адрес, лишь темные глаза ее вспыхивали, загоняя в меня иглу сомнения. Игла оставалась торчать в живой плоти и давала о себе знать даже вечером перед сном.
Однажды между девочками зашел разговор о «Проданной невесте».
— Ты видела? — спросила Зорка тоном, не допускавшим отрицательного ответа.
В театр я ходила часто, но эту оперу почему-то пропустила. Не подумав, ляпнула:
— Нет, не видела, но читала.
Я сказала глупость и сразу поняла это. Воцарилось неловкое молчание.
Но как ни странно, я сказала правду, за несколько дней до упомянутого разговора мне попалось в руки либретто Сабины. Пронзенная Зоркиным взглядом, я потеряла способность хоть что-то объяснить. Хуже всего, что Зорка никогда к этой теме не возвращалась, и вторая иголка осталась торчать в моем сердце.
В начале нашей дружбы со мной приключилась неприятность. В сырой и промозглый зимний день я забыла дома носовой платок, а возвращаться было поздно.
Мы почти бежим, я лезу в карман, роюсь в портфеле, шмыгаю носом, всячески пыталось избавиться от предательской влаги.
— А второго платка у тебя нет?
— Нету.
Ответ короткий, как удар бича, и убийственный взгляд.
У гимназистки уже мальчишки на уме и вдруг… что-то щекочет в носу, начинается безудержный насморк. Я бегу низко опустив голову, умираю от стыда, подружкин взгляд лишает меня сил. Я не смотрю больше на часы, дорога кажется бесконечной. В гимназии я тут же мчусь в туалет. Боже мой, впереди еще целых пять часов! Десять лет жизни я отдала бы за маленький полотняный лоскутик.
На следующий день Аничка подсунула мне листок, где изображались все трагические перипетии вчерашнего происшествия и где фигурировал мой нос. Рисунки сопровождались текстом. Автора я узнала с первого взгляда, но упорно отказывалась принять жестокую правду.
Впрочем, правда была не столь жестокой, как мне показалось. Зорку забавляло мое смущение, она просто не могла представить себе, что я лишена ее самоуверенности и превращаю всякий пустяк в трагедию.
Я возненавидела Аничку. Зорку продолжала любить по-прежнему. Только стала с ней осторожнее, скрытнее.
Иногда она задевала меня, сама того не желая, но я и виду не показывала. Наверное, в этом заключалась моя самая большая ошибка.
— Я уже «Юмореску» разучила, пошли сыграю.
Зорка открывает нотную тетрадь, я робко пристраиваюсь на кончике стула. Она начинает играть, я смотрю на ее маленькую фигурку, на ловкие пальцы, и каждый удар по клавишам больно бьет меня, с каждой нотой я словно уменьшаюсь, я — кошка, что попала сюда по недосмотру, и сейчас меня вышвырнут за шкирку в окно, я — залетевшая птичка, что ударяется о стекло, я — муха, от которой отмахиваются нетерпеливым жестом.
Я все бы отдала, лишь бы уметь вызывать музыку, лишь бы пальцы мои смогли запеть. О, если б я умела играть!
Зорка закончила. Подняла глаза от нот.
— Не очень хорошо еще…
— Хорошо, хорошо.
— Если хочешь учиться играть, можешь заниматься у нас.
— Нет! Не хочу! Меня это не интересует. — Я смеюсь. — Да и музыкального слуха у меня нету.
И мечтая дотронуться до клавиш, мечтая услышать хотя бы одну ноту, демонстративно отворачиваюсь от рояля.
Мой музыкальный слух был загадкой даже для нашего учителя пения. Музыкальные диктанты я писала без единой ошибки, точно определяла ноты, но заставить меня спеть было невозможно. Я скорее умерла бы, чем издала хоть один звук. В хоре я молча разевала рот. Так и пела, даже на вечерах.
Наш учитель обожал песню про мельников. Из всех классов постоянно доносилось «тик-тик». Подвижный как ртуть, учитель дирижировал с такой энергией, что однажды у него отскочили сразу две пуговицы с некоего деликатного места, звякнули о парту и куда-то закатились. Хотя пан учитель размахивал палочкой все усерднее и усерднее, песня потеряла стройность и распалась. Наконец, заметив свой конфуз, он выскочил из класса.
В общем-то я этого «психованного» учителя даже любила, хотя ходили слухи, будто он не прочь прикоснуться к девичьему плечику или, если удастся, к более сокровенным местам. Может быть, эти сомнительные слухи возникли потому, что пан учитель двигался быстро, резко жестикулировал, постоянно на что-нибудь натыкался — будь то шкаф или умывальник. Он вечно ловил в воздухе свою дирижерскую палочку или очки.
На «Юмореску» Зорка меня не поймала, но и тут сумела разгадать мою тайную мечту. Наверное, никто не доставлял мне столько радости пустяковыми подарками, особенно такими, о которых мы грезили вместе. Пригоршня обкатанной гальки, засушенная альпийская фиалка, книжка про собаку Бонзу, миниатюрный домик для японского садика, проросшее зернышко мандарина, точилка в виде глобуса — я принимала подарки сдержанно, а сама чуть не прыгала от восторга и словно на крыльях мчалась домой, не в силах остановиться.