Когда ты понимаешь, что за последние две недели с тобой не произошло ничего хорошего, а вот тумаков от судьбы ты получил более чем достаточно, — это заставляет задуматься о вечных ценностях.
Ведь что-то ты наверняка где-то сделал очень не так, если теперь на тебя сыплются с чистого неба камни.
Он сидел на диване, смотрел в противоположную стену. На светло-фисташковой стене красовалась крохотная, чуть побольше ладони, картина в золотистой рамке.
На картине была нарисована маленькая рыбацкая лодочка в уютной бухточке.
Том очень хотел поменяться с этой лодочкой местами.
— Старина, ты что, в трансе? — поинтересовался с напускной грубостью Мэтью Бродерик, его лучший друг.
Том сидел на его диване в его гостиной и чувствовал, что это то немногое, на что он еще может рассчитывать в этой жизни.
Мэтт походил на борца и запросто мог бы зарабатывать, играя в кино эпизодические роли рабов-гладиаторов, воинов-поединщиков, добрых разбойников или вышибал в злачных местах.
Он почему-то этого не делал. Точнее по вполне определенной причине: считал, что кинематограф — это зло, потому что это искусственность, которую одни желают выдать, а другие принять за реальность, а это суть преступление против Господа нашего, ибо реален лишь тот мир, что создал он…
В общем, Мэтт был очень добрым, щедрым парнем с внешностью громилы и сердцем истинного христианина.
Он заправлял небольшой закусочной и магазинчиком при бензоколонке на выезде из Нью-Йорка, почти каждый день ходил в церковь и мог кого угодно ввести в ступор непонимания контрастностью внешности и внутреннего мира.
Том много раз проклинал судьбу за то, что она послала ему в друзья такого упрямого осла с непоколебимыми, как скала, религиозными убеждениями, но еще чаще возносил хвалы небу за то, что ему повстречался на пути такой щедрый и честный человек, как Мэтт Бродерик.
— Ты выучил новомодное словечко? — поинтересовался в ответ Том и, не отрывая взгляда от лодочки, взял из рук Мэтта большой стакан с виски. — Зачем столько льда?
— Боюсь, что ты впадешь в неумеренность и запьешь.
— Блюдешь чистоту моей души?
— Блюду чистоту твоего тела, а именно печени, своей ванной и всего, что лежит на пути отсюда туда.
— Как ты мудрено выражаешься. На небеса, что ли?
— В ванную.
— А-а…
— Что делать с твоими вещами?
— Выбрось.
— Все четыре чемодана? И даже ноутбук?
— Ноутбук оставь себе. Я подпишу завещание, если хочешь.
— Эй, старик, не шути так, — с искренней укоризной сказал Мэтт. — Все образуется, и скоро. Вот увидишь.
— Ты выбрал неподходящий момент, чтобы говорить мне это. Я в унынии.
— Уныние — смертный грех.
— Я смертен. Мне не страшно.
— Побереги свою душу.
— Сначала — тело, друг мой. А тело мое в опасности. Я тебе правду говорю.
— Ладно, попробуем по-другому. Пей — и спи. А завтра утром пораскинем мозгами, как и что делать дальше.
— Тогда налей мне без льда. — Том вернул стакан другу.
Мэтт шумно вздохнул и ушел на кухню.
— Да, я мрачная и унылая скотина! — крикнул ему вдогонку Том.
Мэтт вернулся:
— Хочешь заняться самобичеванием? Так вот, нынче не в моде…
Потом Тому было стыдно за этот демарш отчаяния. Ну нельзя так, нельзя! Не по-мужски. По-мужски — это стиснуть зубы, чтоб желваки красиво играли на скулах, сжать кулаки — и упрямо шагать вперед, против ветра, вопреки ураганам и штормам…
Так, по крайней мере, показывают в фильмах. И в книгах пишут о таких героях.
Том в детстве много читал — и мечтал стать героем. Чтобы про него тоже кто-нибудь когда-нибудь написал книгу. И уже другие мальчишки читали бы, и восхищались, и в свою очередь хотели стать героями…
Но кто-то что-то говорил о том, что искусственная реальность не должна подменять жизнь. Не Мэтт ли?
Мэтт… Том открыл глаза, поморщился от головной боли: перебрал, это очевидно. Неумеренное пьянство ведет к гибели плоти и позору души…
В комнате царил полумрак, полной темноты здесь не бывало никогда: под окном ярким желтым светом светил фонарь. Том вскинул руку — тяжелую, ватную — и взглянул на часы. Двадцать минут второго. Во сколько он отключился вчера? И при каких обстоятельствах?
Кажется, они с Мэттом с пылкостью влюбленных клялись друг другу в вечной дружбе. И Мэтт пытался написать в пользу Тома доверенность на… диван в гостиной. В пожизненное пользование.
Эх, сам напился, еще и друга сбил с пути истинного.
Том сел на диване. Надо было бы встать, но не все же сразу…
С кухни доносились приглушенные голоса.