-- Сейчас здесь всего 25 человек, а сравнительно недавно было пять тысяч! -- рассказывал ей врач, когда они шли по коридору, время от времени прижимаясь к стене или наклоняя голову, когда свободное пространство перед ними оказывалось перегорожено ржавой трубой, балкой или еще каким-нибудь металлоломом.
-- Почему?
-- Так уж получилось...
Рипли в очередной раз пригнулась и, следуя за Клеменсом, почти ползком двинулась по резко сузившемуся тоннелю.
-- Быстрей, быстрей, не останавливайтесь, скоро можно будет встать.-- Клеменс перемещался гораздо легче ее: он, конечно, знал здесь все как свои пять пальцев. О заданном вопросе он как будто забыл, но когда женщина уже подумала, что он вообще отвечать не будет, последовал ответ:
-- У нас было литейное предприятие, Рипли. Добывали олово из недр Ярости. Впрочем, и сейчас добываем, но это уже так -- чуть ли не для собственного развлечения. Его стоимость едва окупает содержание тюрьмы. А раньше все было поставлено на широкую ногу: трижды списанная дешевая техника, дешевый труд заключенных... Как при такой дешевизне Компания умудрилась прогореть -- ума не приложу! Надо было уж очень постараться. Так или иначе, однажды было решено, что добыча олова здесь экономически невыгодна. И почти все перебазировали: и производство, и тех, кто трудился на нем. Сейчас вы увидите лишь остатки былой роскоши. Вот сюда, в эту дверь.
За дверью -- огромной, железной, с массивными запорами -- был цех. Клеменс шагнул туда и будто растворился в мерцающем свете, исходящем от плавильных печей. Женщина тоже сделала шаг следом -- но вдруг остановила занесенную над порогом ногу.
-- В чем дело? -- врач снова возник в проеме двери, озаренный красным сиянием, словно дьявол, выглядывающий из ада.
-- Вы назвали мое имя -- Рипли,-- отчетливо выговаривая слова, произнесла женщина.-- Откуда вам оно известно?
Клеменс удивленно глянул на нее:
-- Нам удалось спасти ваш бортжурнал. А что, собственно, вас испугало?
-- Нет. Ничего. Вам показалось. Пошли?
Медленно они продвигались по литейному цеху, сквозь грохот, дым и крик. Аналогия с адом усиливалась: жерла плавильных печей зияли, как воронки котлов, в которых терпят мучения грешные души. Оттуда несло жаром, клокотание лопающихся пузырей кипящего металла напоминало далекий стон. А дюжина черных от копоти заключенных, колдовавших вокруг этих печей, вполне сошла бы за нечистую силу.
На них не обратили внимания: все орали друг на друга, стремясь перекричать производственный гул, и никто не заметил, как по окраине цеха быстро прошли две фигурки, одетые в тюремную униформу.
-- Что это? Из-за чего такой шум?
-- Кажется, какая-то локальная авария. Ничего, ее быстро уладят. Такое у нас почти каждый день случается...
-- А куда вы меня ведете?
-- Сейчас увидите.
Они прошли цех насквозь. Захлопнув за собой выходную дверь (тоже тяжелую, массивную), Рипли бросила взгляд вперед -- и замерла на месте.
Шлюпка. Их шлюпка, бортовой номер "26-50". Вернее, то, что от нее осталось...
Только сейчас она поняла, насколько жестким было приземление. А поняв это -- поверила доктору. Действительно, чудо еще, что она сама осталась жива.
Внутри шлюпки почти ничего уже не было, кроме анабиозных саркофагов -- битых, разломанных. И один из этих саркофагов был значительно меньше, чем два других.
Этот маленький саркофаг был разбит. Разбитым оказался и один большой. Целым остался лишь второй большой саркофаг. ЕЕ саркофаг...
Рипли, конечно, понимала, что это значит. Да и в словах Клеменса у нее не было оснований сомневаться. Но все же окончательно она поверила ему только теперь.
-- Где...-- голос ее сорвался,-- где тела?
-- В морге. У нас здесь есть собственный морг.
Клеменс помолчал, а потом добавил, сам не зная зачем:
-- Тела ваших товарищей пробудут там до прибытия спасателей и следователя.
-- Следователя? -- Рипли вдруг остро взглянула на него, и врач почему-то смутился, хотя повода для смущения у него не было.
-- Ну, в таких случаях всегда прибывает следователь. Здесь требуется уяснить причины аварии, смерти... Хотя на этот раз, по-моему, задача у него будет довольно простой.
-- Да.-- В уголках губ Рипли легли скорбные тени.-- В этот раз будет простой...
Как завороженная она смотрела на искалеченную шлюпку.
-- Какой смертью они умерли?
-- Коммандос -- он, кажется, был в чине капрала -- просто разбился, грудную клетку ему раздавило, как орех. (Услышав это, женщина коротко вздохнула, судорожно сжав кулаки.) А девочка, по-видимому, утонула, захлебнулась в антифризной жидкости, когда разбилась охлаждающая система ее капсулы.
-- А андроид?
-- Разбит, не функционирует. Вместе с прочими поломанными приборами мы вынесли его в другой отсек -- тот, где у нас находится свалка.
Клеменс проследил за взглядом Рипли и понял, что смотрит она даже не на шлюпку вообще, а только на меньший из саркофагов.
-- Я думаю, она так и не успела прийти в сознание. Это была легкая смерть, мгновенная и безболезненная. Если смерть вообще бывает легкой...-- врач замолчал. Он каким-то шестым чувством вдруг ощутил, что эта женщина знает о жизни и смерти много больше, чем он сам, хотя ему и не раз случалось видеть гибель.-Мне очень жаль,-- неловко сказал он, поняв, что попытка утешить не удалась.
Он увидел слезы на глазах женщины, услышал ее шепот: "Прости меня..." и, отступив на шаг, отвернулся, чтобы не видеть, как Рипли склонилась над пустой оболочкой саркофага, словно мать над детским гробиком.
Клеменс ощутил даже некоторое разочарование: ну вот, сейчас она, конечно, разрыдается -- обычная женская, бабья реакция. А он уж было думал...
Но рыданий все не было, и врач счел для себя возможным снова бросить взгляд на свою бывшую пациентку. И тут он заметил такое, чего никак не ожидал.