Рома вскочил, охваченный яростью. Дмитрий не стал возражать, когда он выбежал – наверняка это было подстроено, чтобы вызвать недовольство его отца, когда тот вернется и обнаружит, что Рома ушел. Ладно, пусть. Рома зашел в ближайшую пустую комнату, в темноте плюхнулся на стоящее здесь канапе и сжал зубы, чтобы не выругаться.
От канапе поднялась пыль и осела на нем. Жалюзи на окне были сломаны, и на противоположной стене серебрились неровные блики. Массивные часы в углу громко тикали.
Рома сделал выдох и сгорбился. Он устал – устал от обвинений Дмитрия. Да – когда ему было пятнадцать лет, он впервые обагрил свои руки кровью ради Джульетты. Можно сказать, это он запалил фитиль, чтобы взорвать целый дом, полный Алых. И сделал это, чтобы спасти Джульетту, чтобы защитить ее, хотя она об этом и не просила. Тогда он готов был сжечь весь этот чертов город дотла, лишь бы она не пострадала. И, конечно, ему трудно причинить ей вред и сейчас. Это значило бы пойти против самой своей сути, которая требовала защищать ее во что бы то ни стало. Даже после того, как он узнал, какие ужасные вещи она творила в Нью-Йорке, как она изменилась… она оставалась Джульеттой. Его Джульеттой.
Но теперь это было не так – она ясно дала понять, что стала другой. Он ждал, ждал и ждал. Как бы ни был ненавистен ему Дмитрий, в одном этот ублюдок был прав – Рома отказывался предаться мщению, потому что какая-то часть его кричала, что Джульетта не такая. Что у нее есть какой-то козырь в рукаве, что она никогда не предаст его.
Но она убила Маршалла. Она сделала свой выбор. Как он сам выбрал ее жизнь, позволив убить ее няню. Как он сам сделал все, чтобы ее отправили в Америку, далеко-далеко. Даже если она не притворялась, когда плакала в тот день за зданием редакции газеты коммунистов – это было неважно. Он не мог простить ей смерть Маршалла.
Ответь мне. Ты все еще любишь меня?
– Почему ты не сопротивлялась? – прошептал он, обращаясь к пустоте. Его голова кружилась. Он почти что представлял себе, что она сидит рядом и он ощущает цветочный аромат ее помады для волос. – Почему ты сдалась, почему отдалась этой кровной вражде и сделала это так недостойно?
Может быть, он ошибается – может быть, для нее это был совсем не тяжелый выбор, может быть, в Джульетте Цай и впрямь не осталось любви.
С него хватит. Рома рывком выпрямился и сжал кулаки. Сейчас им придется работать вместе, но рано или поздно этому придет конец. Если Джульетта хочет и дальше вести войну, она получит кровь за кровь. Это ранит его так же глубоко, но он вонзит в нее нож.
Это необходимо.
Дверь гостиной отворилась, внутрь заглянул господин Монтеков и нахмурился, когда увидел Рому, сидящего на канапе. Может, на всякий случай вытереть глаза? Нет, это выглядело бы более странно, чем безучастно смотреть в пространство, не давая его отцу разглядеть выражение его лица.
– Дмитрий предположил, что, возможно, ты зашел сюда, – сказал его отец. – Неужели ты не мог еще минуту спокойно посидеть в моем кабинете?
– Мы что, опять будем совещаться? – спросил Рома, не ответив на вопрос.
– Нет, мы уже все обсудили. – Господин Монтеков недовольно нахмурился. – Оставайся в доме. Сегодня в городе будут беспорядки. – Он закрыл за собой дверь.
Глава десять
Революция никогда не бывает красивой. Не бывает она и спокойной, мирной.
Город наблюдает за тем, как собираются толпы, как начинается восстание. Там и сям шепчутся о чудовищах и помешательстве – сколько бед могут выдержать улицы, прежде чем терпение людей истощится? Профсоюзы собирают силы. Что произойдет, спрашивают они тех, кто слушает, что произойдет, если не изгнать гангстеров и империалистов? Тогда голодающие окончательно зачахнут, тогда бедные умрут. И в Шанхае, где фабричных рабочих тысячи, их слушают, слушают внимательно.
Люди идут по улицам, толпы нападают на полицейские участки и казармы гарнизона. Они входят в иностранные кварталы и заполняют ту территорию, которую занимают китайцы. Иностранцы дрожащими руками задвигают засовы на своих дверях, а гангстеры выходят на улицы, объединяясь с войсками, отправленными на разгон толпы.
– Правильно ли мы поступаем? – спрашивает один из рабочих в толпе.
Его приятель искоса смотрит на него и дрожит. В Шанхае стоит мороз, улицы покрыты инеем, и когда где-то вдалеке кричит ворона, ее карканья почти не слышно, потому что его заглушает яростный вой ветра.