2
Да, в определённом смысле Тимур Георгиевич был прав, сопротивляясь одеваться как все бизнесмены. Все эти пиджаки и галстуки делали мужчин похожими друг на друга, лишали индивидуальности. Тем более что и укладку Шура убедила шефа сделать под Герхарда Баума. Немцу явно нравилось видеть перед собой своё более моложавое отражение. Он быстро перешёл с сухого делового тона на вполне дружелюбный. Правда, может это произошло потому, что Эко-Фарма была больше заинтересована в сотрудничестве с РинГлара, чем наоборот. Но это уже выходило за рамки компетенции менеджера по связям с общественностью, поэтому Шурочке приятнее было думать, что именно её усилия способствовали успеху переговоров.
А вот кому ещё пришёлся по вкусу внешний вид шефа, так это спутнице герра Герхарда – фрау Катарине, так её представил немец, не назвав ни фамилии, ни статуса, ни её должности. Жена? Любовница? Переводчица? Для сотрудницы держала себя слишком раскрепощено, для жены или любовницы – слишком не осторожно. Немка усиленно строила глазки Тимуру Георгиевичу и к концу ужина уже откровенно-плотоядно пялилась на него. Ни на что серьёзно-радикальное, типа женитьбы, не намекала, но и против жаркой короткой интрижки ничего не имела.
На стандартное представление о сухопарых и несексуальных немках Катарина никак не походила. Карие глаза-вишенки с поволокой, полные губы и чистая кожа выдавали в ней славянку, скорее всего, соотечественницу Шуры – украинку (Шурочка отметила про себя разобраться с этим вопросом и на будущее обязательно проверять вторые половинки возможных партнёров по бизнесу заранее, хотя это уже входило в компетенцию службы безопасности, а не её).
Тимур Георгиевич никак на заигрывания Катарины не реагировал, похоже не замечал, весь сосредоточившись на переговорах, в перевод с немецкого на русский вслушивался только из уст Шуры. А вот Шурочка решила не оставлять поведение немки без внимания. Был в её арсенале такой приёмчик: внимательно и заинтересовано смотреть в глаза выступающего, и тот, через какое-то время, уже начинал говорить для неё одной, сколько бы ни было в аудитории слушателей. Герр Герхард наживку проглотил быстро, Катарина не сразу, но вскоре это заметила, и занервничала. «То-то!», – торжествовала про себя Шурочка, но внешне свой триумф постаралась ничем не выдать.
За всеми этими скрытыми манёврами (ещё бы – и переводить, и отражать атаку немки, и следить за собой, чтобы не переиграть), Шурочка не заметила, с какого момента переговоры начали раздражать шефа. Но когда они проводили немцев, тот уже кипел, как тульский самовар.
– Кто она? – накинулся он на Шуру грозно.
– Э-э-э, – растерялась Шурочка. И пришлось признаваться – Не знаю…
Шеф резанул по Шуре гневным взглядом и отвернулся, что означало высшую меру недовольства. У Шурочки на языке крутилось возражение, что выяснять подноготную потенциальных партнёров и его окружения не входит в её служебные обязанности, но она его благоразумно проглотила. Себе дороже! Когда шеф так зол, лучше ему не перечить.
Шурочка откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и постаралась отвлечься. Но мысли всё равно крутились о работе. Она думала о том, что уже который раз недооценила шефа, его внимательность до въедливости и умение владеть собой. И что завтра надо будет опять перерывать интернет в поисках сведений о Катарине, а, заодно, и всего ближайшего окружения герра Герхарда Баума. И ещё о том, что Тимур Георгиевич, пожалуй, единственный человек, по крайней мере, на сегодняшний день, в глаза которого она не может смотреть внимательно и заинтересовано. Даже цвета его глаз не знает!
3
Шура сидела на совещании у шефа и честно пыталась сосредоточиться на работе. Но мысли всё равно крутились о Наденьке. Своей племяннице, дочери старшего брата – Тараса, и его жены – Олеси.
… Шура не видела свою семью уже долгих три года. С тех пор, как Майдан расколол взаимоотношения двух стран – России и Украины, на до и после, пройдя глубокой бороздой по душам двух братских народов, по сердцам родных и близких. С тех пор Шурочка в родном Киеве ни разу не была. Благодаря короткому студенческому браку она стала петербурженкой, и ездить на родину каждый год, чтобы получать отметку таможни, как это приходилось делать украинцам, работающим в России, ей было не надо. А съездить просто в гости не получалось. Что там съездить! Ей даже звонить домой, чтобы пообщаться с родителями не дозволялось! Они звонили сами, украдкой, когда Тараса рядом не было. Тарас заделался ярым националистом. Не скрывал, что если бы не беременность жены, а потом маленький ребёнок, отправился бы на фронт. Воевать с «москалями», как всех россиян называли националисты, не зависимо от города проживания. Шурочку считал предательницей, и общаться с ней строго запретил. Вычеркнул из семьи. Олеся мужа слушалась, хотя раньше они с Шурочкой были лучшими подругами, а родители изредка, но запрет нарушали. Ведь родительское сердце болит за всех своих детей.