Когда Олеся позвонила сама после трёх лет молчания, Шура несказанно обрадовалась. Значит, всё-таки, мозги встали на место! Но причина оказалась куда более прозаичной и, даже, трагичной. Наденька росла больным ребёнком (Шурочка об этом знала со слов родителей) и, наконец-то, врачи в Киеве смогли поставить диагноз – лейкемия. Украинские врачи давали неутешительный прогноз на лечение, фактически в открытую сказав родителям, что надежды на выздоровление нет. Лечение заграницей стоило неподъёмных денег, и семья вспомнила о Шуре. Её работа в фармацевтической области натолкнула на мысль, что она сможет помочь.
Шурочка не стала спрашивать ни Олесю, ни своих родителей – а как к её помощи отнесётся Тарас? Подняла все свои связи, наработанные за два года в РинГларе, и вышла на специалистов Национального медицинского исследовательского центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Рогачева в Москве. И начался интенсивный обмен информацией через Шурочку, поскольку клиника в Киеве не могла напрямую пересылать данные в Москву. Вердикт российских врачей был более оптимистичным – излечение возможно с помощью пересадки костного мозга и нескольких курсов химиотерапии. По результатам пункций костного мозга Наденьке в качестве донора подошёл Тарас, что было несказанной удачей – искать донора на Украине или в России не было времени, оно было упущено за время установки диагноза. А ещё дорого, тем более, если бы его пришлось искать заграницей. Операцию и лечение в России, оказывается, могли предоставить не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в Самаре, где оно было на порядок дешевле, чем в столицах, а по качеству ничуть не уступало.
Шурочка и в Самаре нашла рычаги, чтобы надавить и приблизить дату начала лечения. И вот всё было готово. Дата госпитализации Наденьки подошла. Они втроём с Олесей и Тарасом выехали из Киева и… застряли на украинско-российской границе. Украинские пограничники ссадили семью с поезда и начались изматывающие душу допросы о цели визита в страну-агрессора. Возможно, если бы Олеся с Наденькой были вдвоём, они бы и проскочили. Но они были с Тарасом – мужчиной вполне призывного возраста, и здесь уже никакие бумаги, свидетельствующие о болезни ребёнка, на пограничников не действовали.
Олеся позвонила Шуре в понедельник. Уже была на грани истерики. Мало того что на её руках была больная дочка, лекарства для неё они взяли в дорогу с небольшим запасом, из-за задержки в пути могли лишиться места в клинике, так ещё их разлучили и с Тарасом. О его судьбе Олеся ничего не знала, связи с ним не было, и воображение любящей жены рисовало всякие ужасы. Пограничники ничего Олесе о муже не рассказывали, её возвращению домой с дочкой не препятствовали. Но она не могла вернуться домой! Это означало бы обречь Наденьку на смерть.
Из всего перечня проблем Олеси Шурочка смогла помочь только с датой госпитализации Наденьки в Самарской клинике, оттянув её на неделю. С остальными был полный тупик. Никто из её знакомых не брался помочь на границе. Все честно признавались, что не смогут этого сделать даже за большие деньги.
Ещё ни разу в жизни Шура не чувствовала себя такой беспомощной и бесполезной. Каток истории, которая происходила на твоих глазах, свидетелем и участником которой ты был, в жернова которой попали страны, люди, грозил безжалостно перемолоть жизнь Шурочки и её семьи, а она ничего не могла с этим поделать! Так же, наверное, чувствовали себя те, кому «посчастливилось» жить в революцию 17-го года, раскулачивание 20-х, репрессии 30-х годов. Сегодня уже четверг. Прошло четыре дня… Что для истории четыре дня? Так, меньше пылинки, атома. А для человека четыре дня могут означать больше, чем вся его предыдущая жизнь до этого. Или провести жирную черту, за которой жизни не будет вовсе…
– Кораблева, останься! – вырвал Шурочку из круговоротов мыслей голос шефа.
Шурочка вздрогнула и оглянулась вокруг. Сотрудники уже почти все покинули кабинет Тимура Георгиевича. Она не слышала ничего, о чём говорилось на совещании, а ведь наверняка там были и её вопросы, поскольку на совещания шеф приглашал только необходимых людей.