На этомъ мѣстѣ своей рѣчи достойная мистрисъ Вильферъ взмахнула перчатками въ томъ смыслѣ, что больше этого ужъ ничего нельзя сказать, потомъ плотнѣе подтянула носовой платокъ на головѣ и завязала его туже подъ подбородкомъ.
Белла, которая теперь сидѣла на коврикѣ передъ каминомъ, уставивъ свои каріе глазки въ огонь и захвативъ въ ротъ локонъ своихъ каштановыхъ волосъ, усмѣхнулась на это, потомъ надула губки и была готова заплакать.
— Я увѣрена, — заговорила она, — хоть вы, папа, и не жалѣете меня, что нѣтъ дѣвушки на свѣтѣ несчастнѣе меня. Вы знаете, какъ мы бѣдны (какъ ему было этого не знать!); вы знаете, какая мнѣ представлялась блестящая надежда на богатство и какъ она улетѣла, и какъ я смѣшна въ этомъ нелѣпомъ траурѣ, который ненавижу, смѣшна, какъ вдова, никогда не бывавшая замужемъ. А вы все-таки меня не жалѣете… Ахъ нѣтъ, жалѣете, жалѣете!
Этотъ быстрый переходъ въ тонѣ былъ вызванъ перемѣною въ лицѣ ея отца. Она потянула его къ себѣ со стула и, перегнувъ въ положеніе, наиболѣе удобное для удушенія, поцѣловала и потрепала раза два по щекѣ.
— Но знаешь, папа, ты все-таки долженъ пожалѣть меня.
— Да я и жалѣю, моя милая.
— Ну то-то же! Объ этомъ-то я и говорю. Если бы меня оставили въ покоѣ и не говорили мнѣ ничего, мнѣ было бы не такъ тяжело. Но этотъ гадкій мистеръ Ляйтвудъ счелъ своею обязанностью, какъ онъ выразился, написать мнѣ обо всемъ, и изъ за этого я должна была отказать Джорджу Симпсону.
Тутъ Лавинія, подобравъ послѣднюю шашку, поднялась съ пола и перебила сестру:
— Ужъ о Джорджѣ Симпсонѣ, Белла, ты лучше помолчи; тебѣ никогда не было до него дѣла.
— А развѣ я говорю, что было, миссъ? — Потомъ, опять надувъ губки и продолжая держать локонъ во рту, она прибавила: — Джорджъ Симпсонъ очень меня любилъ, я ему очень нравилась, и онъ терпѣлъ все, что я ни продѣлывала съ нимъ.
— Ты обращалась съ нимъ очень грубо, — сказала Лавинія.
— А развѣ я говорила, что нѣтъ? Я не собираюсь расчувствоваться по поводу Джорджа Симпсона. Я хочу только сказать, что Джорджъ Симпсонъ все-таки лучше, чѣмъ ничего.
— Ты даже и этого ни разу не показала ему, — еще разъ вставила Лавинія.
— Ты еще дурочка, ребенокъ, а то бы ты не говорила такихъ глупыхъ словъ, — возразила ей Белла. — Что же по твоему было мнѣ дѣлать? Подожди, пока вырастешь, и не изволь говорить чего не понимаешь. Ты только глупость свою выдаешь.
Тутъ Белла, окончательно надувшись, низко наклонила голову и, вынувъ локонъ изо рта, посмотрѣла, много ли она откусила отъ него.
— Что можетъ быть безобразнѣе этого, Боже мой! Такого нелѣпаго казуса, я думаю, никогда еще не бывало. Я и говорить бы не стала объ этомъ, не будь оно такъ смѣшно. Ну не смѣшно ли, что какой-то тамъ человѣкъ, никому неизвѣстный, плыветъ изъ-за моря, чтобы жениться на мнѣ, самъ не зная, желаетъ онъ этого или нѣтъ. Не смѣшно ли подумать, какая неловкая была бы наша встрѣча, Ну скажите на милость, какъ бы я могла его любить, когда я завѣщана ему по духовной, точно дюжина ложекъ, когда все заранѣе предусмотрѣно, приготовлено и высушено, какъ померанцовая корка. Извольте послѣ этого говорить о померанцовыхъ цвѣтахъ! Срамъ, да и только! Конечно, все, что есть тутъ смѣшного, могло бы быть сглажено деньгами, потому что я люблю деньги и нуждаюсь въ нихъ, страшно нуждаюсь. Бѣдность мнѣ ненавистна, а мы унизительно бѣдны, оскорбительно бѣдны, отвратительно бѣдны, бѣдны до скотства!.. А теперь самое-то смѣшное и осталось при мнѣ, да еще вотъ это смѣшное платье. Я увѣрена, что когда по городу разнеслась молва о Гармоновомъ убійствѣ и нѣкоторые подумали, что это было самоубійство, то разные наглецы навѣрное острили по клубамъ и по площадямъ, что несчастный рѣшился лучше утопиться, чѣмъ жениться на мнѣ. Очень вѣроятно, что они позволяли себѣ болтать такія глупости, я этому нисколько не удивлюсь. Нечего сказать, пріятное положеніе! Подумайте только, что я такое? Вдова не вдова, — Богъ знаетъ что! А подумайте-ка еще: каково, послѣ всего этого, остаться нищей да вдобавокъ ходить въ траурѣ по человѣкѣ, котораго я никогда не встрѣчала, а если бы встрѣтила, то возненавидѣла бы всей душой.
Жалобы молодой дѣвушки были прерваны легкимъ стукомъ въ полуотворенную дверь комнаты. Стукъ повторился раза два или три, прежде чѣмъ его услыхали.
— Кто бы это такой? — произнесла мистрисъ Вильферъ своимъ обычнымъ тономъ чтенія парламентскаго акта. — Войдите!