— Что это вы, сэръ! — закричалъ Фледжби. — Что это вы за штуки разыгрываете?!
Онъ говорилъ это старику-еврею, въ старомъ сюртукѣ съ длинными фалдами и широкими карманами. Почтенный джентльменъ имѣлъ плѣшивую голову съ свѣтящейся маковкой и съ длинными сѣдыми прядями волосъ, спускавшимися по обѣ стороны лица и сливавшимися съ сѣдой бородой. Съ выраженіемъ смиренной покорности, онъ, по восточному, преклонилъ голову и вытянулъ руки ладони книзу, какъ бы умилостивляя гнѣвъ повелителя.
— Что вы тамъ такое дѣлали? — спросилъ Фледжби все такъ же сердито.
— Великодушный мой хозяинъ, по случаю праздника я никого не ждалъ, — отвѣтилъ еврей умоляющимъ тономъ.
— Пропади они — ваши праздники! — сказалъ Фледжби, входя. — Какое вамъ дѣло до праздниковъ?.. Затворите дверь.
Съ прежнимъ выраженіемъ покорности на лицѣ старикъ повиновался. Въ прихожей висѣла его порыжѣлая шляпа съ большими полями и низкой тульей, такая же ветхая, какъ и его сюртукъ; въ углу при ней стоялъ посохъ, — не трость, а настоящій посохъ. Фледжби вошелъ въ контору, усѣлся на свой конторскій табуретъ, и заломилъ на бекрень свою шляпу. На полкахъ въ конторѣ стояли разнообразныя картонныя коробочки, а по стѣнамъ висѣли нитки поддѣльныхъ бусъ. Тутъ были еще образцы дешевыхъ стѣнныхъ часовъ и дешевыхъ вазъ для цвѣтовъ — все заграничный товаръ.
Сидя на табуретѣ въ шляпѣ на бекрень и покачивая ногой, Фледжби представлялъ своею молодостью невыгодный для него контрастъ со старостью еврея, стоявшаго передъ нимъ съ обнаженной головой и опущенными глазами, поднимавшимися лишь тогда, когда онъ говорилъ. Платье на немъ было поношенное и имѣло рыжій цвѣтъ, какъ и его шляпа въ прихожей, но, и оборванный, онъ не казался презрѣннымъ, между тѣмъ Фледжби, хоть и щеголь, все-таки казался презрѣннымъ,
— Вы такъ и не сказали мнѣ, что вы дѣлали, сэръ, — пробурчалъ Фледжби, почесывая себѣ голову краемъ шляпы.
— Сэръ, я дышалъ свѣжимъ воздухомъ.
— Въ погребѣ? Потому и не слыхали звонковъ?
— На крышѣ.
— Вотъ такъ способъ вести торговлю, чортъ возьми!
— Сэръ, — проговорилъ старикъ почтительнымъ, но спокойнымъ тономъ, — чтобы вести торговлю, нужны два человѣка, а по случаю праздника я остался одинъ.
— Ага! То есть покупщикъ не можетъ быть продавцомъ въ то же время? Такъ, кажется, говорятъ ваши жиды?
— Что жъ, это правда, — отвѣтилъ старикъ, улыбаясь.
— Нельзя же, чтобы вашъ братъ правды иногда не сказалъ, — замѣтилъ обаятельный Фледжби.
— Сэръ, неправды много между людьми всѣхъ наименованій, — возразилъ старикъ со спокойнымъ повышеніемъ въ голосѣ.
Немного озадаченный, Фледжби опять почесалъ свою умную голову шляпой, чтобы выиграть время.
— Кто, напримѣръ, — заговорилъ онъ снова, какъ будто передъ тѣмъ онъ говорилъ послѣдній, — кто кромѣ васъ и меня когда-нибудь слыхалъ о бѣдномъ евреѣ?
— Евреи часто слышать о бѣдныхъ евреяхъ и помогаютъ имъ, — сказалъ старикъ, поднимая глаза, съ своей прежней спокойной улыбкой.
— Не объ этомъ рѣчь! — отрѣзалъ Фледжби. — Вы понимаете, что я хочу сказать. Пожалуй, вы станете увѣрять, что вы бѣдный еврей. Я дорого бы далъ, чтобъ вы сознались, сколько вы нажили отъ моего покойнаго родителя. Я имѣлъ бы тогда лучшее о васъ мнѣніе.
Старикъ на это только преклонилъ голову и протянулъ руки, какъ раньше, ладонями внизъ.
— Не принимайте позъ, какъ въ школѣ для глухонѣмыхъ, — сказалъ остроумный Фледжби, — а выражайтесь по христіански, насколько можете.
— Меня тогда посѣтили болѣзнь и несчастье, — сказалъ старикъ, — и я былъ такъ бѣденъ, что безнадежно оставался въ долгу у вашего батюшки, не выплачивая ни капитала, ни процентовъ. Сынъ его, получивъ наслѣдство, милосердно простилъ мнѣ то и другое и помѣстилъ меня сюда.
Онъ сдѣлалъ легкое движеніе, какъ бы цѣлуя край воображаемой одежды, прикрывавшей находившагося передъ нимъ благороднаго юношу, — сдѣлалъ это смиренно, но картинно и не униженно.
— Вы, я вижу, не скажете ничего больше, и потому нечего васъ допрашивать, — проговорилъ Фледжби, глядя на него такъ, какъ будто хотѣлъ испытать эффектъ выдергиванія двухъ-трехъ здоровыхъ коренныхъ зубовъ. — Но сознайтесь, Райя, вотъ въ чемъ: кто говоритъ теперь, что вы бѣдны?