***
Переписка с директором не шла из головы. Я рассеянно смотрел на экран телевизора. Вьющиеся волосы жены щекотали мне шею, я вдыхал запах альпийской свежести белья и её шампуня с ароматом манго. В ногах тихо сопел кот. За стеной тянула грустную мелодию свирель соседа. Мой уютный, маленький, мирок, в который я так спешил каждый вечер после работы и из которого я так неохотно уезжал по утрам. Прочный и надёжный, как стенка мыльного пузыря.
— Солнышко, — тихо позвал я и горло перехватило. Слова не хотели выходить наружу. Я собрался и спросил спокойно, как мог: — Чисто теоретически. Вот, если война… Ядерная. Что лучше: годами прятаться в бомбоубежище или… Чтоб сразу и всё.
Сказал, как окно распахнул в морозную зиму. Лена отстранилась и посмотрела на меня, но я сделал вид, что смотрю телевизор.
— Почему ты спрашиваешь?
— Есть задумка книги. — соврал я. — Про ядерный апокалипсис. Обдумываю мотивацию героев.
Она снова умостилась на моём плече.
— Я бы предпочла, чтобы это произошло во сне. Чтобы я ничего не успела понять.
Через минуту она спала, а я не мог. Тихонько поцеловал любимую макушку и высвободил руку. Лена пробормотала: “Спокойной ночи, солнышко!” и перевернулась на другой бок. Тихонько выскользнув из-под одеяла, я вышел на кухню. Впервые за два года, как я бросил, мне нестерпимо захотелось курить. Телефон чирикнул новым сообщением в телегу:
Пётр Директор, [22:31]
Приезжайте к нам на дачу, от Москвы далеко. Побухаем
Сергей Мельников, [22:32]
Хреновая идея, наши друг друга терпеть не могут
Пётр Директор, [22:32]
Да и хрен с ними. Малы́е будут рады. Бери Ленку и приезжайте. Я тебе серьёзно говорю. Тут безопаснее.
Сергей Мельников, [22:33]
А кота я куда дену? Не, как будет — так будет
Пётр Директор, [22:35]
Ля ты крыса. Ну и сиди в своей Москве, пока всё не накроется
Сергей Мельников, [22:36]
Спокойной ночи, завязывай бухать
Пётр Директор, [22:36]
:-S
У меня появилась странная уверенность, что этой ночью всё кончится: напряжение последних дней, тревога, страх, привычная жизнь — всё испарится к чертям, и я поймал себя на мысли, что жду этого с нетерпением. Наверное, в таком же ожидании окончательной определённости сидит приговорённый в камере смертников. Нестерпимо захотелось посадить Ленку с котом в машину и рвануть на восток, подальше от Москвы. Я сделал шаг к спальне и остановился. Здравый смысл сказал: тебе утром на работу, а это всё — глупая рефлексия из-за новостной ленты. Надо просто её не читать.
И я скользнул под одеяло к тёплой со сна жене и почти сразу уснул, а потом зазвонил телефон.
Пётр, весёлый и пьяный, крикнул в трубку: “Началось! Валите в метро, ещё успеете!”, и как горячий ветер пошевелил мои волосы. В фоне канючили девчонки, хлопали дверцы шкафов под подрагивающий и злой голос его жены.
— Удачи! — выдавил я, но он уже отбился.
***
Лена сидела в кровати, испуганно моргая глазами. Я потряс её за плечи, она зажмурилась и обиженно всхлипнула: “Ну ты же…”, а я поднял её подбородок и раздельно сказал:
— Ядерная война. Лови Беню.
Она с недоверием и ужасом посмотрела на меня.
— Не шучу — ответил я на незаданный вопрос. — Бегом! — и кинулся набивать сумку. Навьючил на себя камеру, ноут.
На балконе злобно зашипел кот.
— Беня, зараза! Я не могу его в переноску запихнуть! — Лена паниковала. В её руках выгнулся дугой кот. Я резко рванул фрамугу, с треском выломал дохлый шпингалет. Схватил за шкирку Беню. Говорят, коты в такой хватке успокаиваются, но у нас неправильный кот. Он извивался и орал, как испуганная обезьяна. Рыжий засранец дотянулся когтями до моей щеки, и я завопил от боли и обиды: я спасаю эту шкуру, а он ещё и драться?! Не думая о боли, а только о хрупких кошачьих косточках, я прижал его к груди.
Лена застыла на тёмной лоджии, с пустым взглядом в никуда, а я в толстом пуховике, с вырывающимся котом, сумкой, сумкой, ещё одной сумкой, в крошечной шестиметровой кухне, где и без вещей не провернуться. Время, как густой мёд. Мы увязли в нём тремя безмозглыми мухами, а где-то в разреженном воздухе стратосферы мчатся к Москве ракеты с ядерными боеголовками. И тогда я заорал: “Бежим!” и дёрнул полку с мытой посудой. Под звон бьющихся тарелок Лена подняла на меня глаза и наконец осознала: всё.