Дело было серьезное. Что, однако, не помешало возникновению и разного рода юмористических откликов на эту сталинскую реплику. Вот, например, такой глумливый перифраз:
► Эта штука посильнее, чем фаллос Гете.
Услышал я ее сравнительно недавно — в докладе Гасана Гусейнова на научной конференции в Ноттингаме: «200 лет русского юмора и сатиры». Доклад был посвящен проблемам так называемого стеба. Стеб — явление сравнительно новое, из чего можно заключить, что и комический перифраз старой сталинской формулы, приведенный докладчиком, родился в недавнее, уже постсоветское время.
А вот еще одна острота, переводящая многомудрое высказывание вождя в область, как теперь принято выражаться, телесного низа. Родилась эта острота еще в эпоху социализма, когда на 16-й полосе «Литературной газеты» действовал изобретенный наподобие Козьмы Пруткова писатель Евгений Сазонов, автор бесконечного романа-эпопеи «Бурный поток». Однажды «Литературка» устроила в Большом зале Центрального дома литераторов устный выпуск 16-й полосы. И там прозвучала такая новость:
► Писатель Евгений Сазонов начал новый роман с секретаршей. Как заявила она нашему корреспонденту: «Эта штука у него посильнее „Фауста“ Гете».
Однако и при жизни «отца народов» были попытки комической десакрализации этого священного текста.
Помню, например, такое пародийное объявление:
► Такого-то числа в Институте мировой литературы имени А. М. Горького состоится защита диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук: «Штука — как литературный жанр».
В качестве примера, удостоверяющего, что эта сталинская формула вошла и в обиходную, бытовую речь, никак не связанную со специальной литературоведческой тематикой и проблематикой, может служить такая, например, цитата:
► — Мой тебе совет — не возникай. Культурно выражаясь — не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут сдуру и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гете.
Эту реплику в повести С. Довлатова «Заповедник» произносит майор КГБ, проводящий воспитательную беседу с главным ее героем — писателем-диссидентом. То есть человек, в какой-то мере (по долгу службы) обязанный быть в курсе литературоведческой терминологии и фразеологии. Так что, строго говоря, пример этот не может считаться вполне надежным свидетельством, подтверждающим, что эта сталинская фраза действительно вошла в повседневную бытовую речь рядового советского обывателя. Майор КГБ — это все-таки не обыватель. А если даже и обыватель, то, во всяком случае, — не рядовой.
Но вот еще одна такая же реплика:
► — Ох и напьемся… Это будет посильнее, чем «Фауст» Гете…
На этот раз ее произносит уже не майор ГБ, а — зэк, бывший летчик. Так что, может быть, сталинская формула и в самом деле пошла в народ.
Вряд ли Довлатов все это выдумал. Что-то такое все-таки слышал, наверно. Уж. больно натурально звучат эти реплики в живой речи его невыдуманных героев.
Ю
Юбилейный год
«Славный юбилей», «славная годовщина», «славная дата» — эти слитные словосочетания были в ходу и раньше, даже в сталинские времена. Но тогда они еще не играли той особой роли, которая была уготована им в годы так называемого застоя, то есть при Брежневе. Именно при нем они обрели истинное свое значение и даже наполнились новым смыслом. Тогда же возникло еще одно такое же словосочетание, совсем уже новое, — «юбилейный год».
Относилось оно к «славной годовщине» — столетию со дня рождения В.И. Ленина. Именно тогда само это слово — «юбилей» — обрело в народе новое звучание, а отчасти и новую семантику:
► ЕБИЛЕЙ — юбилей. Когда в 1970 году праздновали столетие со дня рождения В.И. Ленина, народ шутил, что в продаже появились духи «Запах Ильича», мочалка «По ленинским местам» и трехспальная кровать «Ленин всегда с тобой».
О том же, до какой степени нам тогда запудрили мозги этим самым «юбилейным годом», можно судить по такому анекдоту:
► Приводят в отделение милиции задержанного на улице человека — то ли алкаша, то ли какого-то старого склеротика. А может быть, дело даже происходит и не в милиции. Может быть, это рассказывалось о пациенте какой-нибудь психбольницы. Не важно. А важно то, что допрашиваемый не может толком ответить ни на один вопрос.