Сейчас, когда «нерушимый» так стремительно и сравнительно легко — без всякого вмешательства извне — развалился, этот эпитет звучит откровенно иронически.
Впрочем, в иронии, нацеленной в эту мишень, и раньше не было недостатка. Бытовал, например, такой перифраз: Союз нерушимый республик голодных.
Или такая незатейливая острота: Шило и шина — союз нерушимый.
А мальчишки-школьники распевали: Союз нерушимый голодных и вшивых…
Первый советский гимн — «Интернационал» — тоже порой становился мишенью разного рода иронических острот и анекдотов.
Был, например, такой анекдот:
► В маленькой грузинской деревушке жена постоянно окликает мужа каким-то странным, никому не ведомым в здешних местах именем: «Заклемони!»
— Заклемони! Иди ужинать!
— Слушай, что за имя такое? — спрашивают у нее. — Никогда не слыхал!
— Да нет, — отвечает она. — Это не имя. Это — прозвище. Сидит, поет все время: «Вставай, проклятьем заклемони…» Вот его так и прозвали…
Или вот еще такой. Это уже — чисто московский.
В начале 30-х милиционеры в Москве носили не фуражку, а такой белый шлем с шишаком наподобие буденновского. И вот будто бы подходит к стражу порядка в этом «буденновском» шлеме любопытный прохожий и спрашивает:
► — А там, в этой штуке, что у тебя на шапке торчит, дырочка есть?
— Вроде нет, — отвечает он. — А зачем она мне?
— А чтобы, когда кипит твой разум возмущенный, оттуда пар выходил.
Был даже и иронический перифраз слов пролетарского гимна, который частично использовал Булгаков:
► Под утро по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного огня, вверх по Тверской, сметая все встречное, что жалось в подъезды и витрины, выдавливая стекла, прошла многотысячная, стрекочущая копытами по торцам змея конной армии. Малиновые башлыки мотались концами на серых спинах, и кончики пик кололи небо… В беспрерывном стрекоте копыт изредка взмывали голоса взводных:
— Короче повод.
Где-то пели весело и разухабисто, и с коней смотрели в зыбком рекламном свете лица в заломленных малиновых шапках…
По рядам разливалось глухое и щиплющее сердце пение:
Но все эти шутки были скорее добродушные. И мишенью острот и анекдотов было не лицемерие и ложь этого государственного гимна (как позже это случилось с новым, сталинским), а скорее некоторая его непонятность. Непонятность не только отдельных слов и выражений, недоступных разумению простого человека, но и всей его, так сказать, образной системы.
► Из всех недетских песен ребята нашей страны чаще всего слышат, конечно, «Интернационал». Эта песня ими чрезвычайно любима, хотя многое в ней они понимают по-своему. Я знаю, например, трехлетнего младенца, который, услышав строку «Воспрянет род людской», воспроизвел ее так:
«Воз пряников в рот людской».
С трехлетнего младенца, конечно, какой спрос! Но и многие взрослые — из тех, кому приходилось слышать и даже петь «Интернационал», — весьма смутно представляли себе, что значит «воспрянет род людской» или «кипит наш разум возмущенный».
Но в целом к «Интернационалу» население относилось скорее уважительно. И пели его — истово, с просветленными лицами, как молитву. И слова — хоть и не всегда понятные — знали. Вот ведь даже Булгаков в сатирическом, издевательском своем сочинении мимоходом обронил про пение этого странного гимна, что было оно — «щиплющее сердце». В самом деле щипало, значит…
А вот свидетельство еще одного автора, не менее, чем Булгаков, далекого от истового, молитвенного, романтического отношения к пролетарскому гимну. Да и дело происходит в таких местах, где на это самое романтическое отношение рассчитывать не приходится ни при какой погоде:
► …Замполит поправил ремень, дождался тишины и выкрикнул:
— Революционная пьеса «Кремлевские звезды». Роли исполняют заключенные Усть-Вымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин — заключенный Гурин. Феликс Эдмундович Дзержинский — заключенный Цуриков. Красноармеец Тимофей — заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина — работница АХЧ Лебедева, Тамара Евгеньевна… Итак, Москва, тысяча девятьсот восемнадцатый год…