— Вы бы видели, господа, какую трепку задала ему Нина Александровна! Скажите ей спасибо, а то бы я, может, и впрямь согласился…
Мы у Шефа. Сидим в гостиной. Нина Александровна перебирает какие-то фотографии на столе. Глазунов с гордостью смотрит на жену.
— Это будет книга по русскому костюму, — объясняет Нина Александровна. — У нас ведь как печатают? Фон какой-нибудь цветной и на нем — костюм, повешенный на безголовый манекен, как в магазине. Крайне отвлеченно. Непонятно, в каких ситуациях ту или иную одежду носили, как она смотрелась в деле, в жизни. Я задумала показать русский костюм вместе со старыми фотографиями, ведь сохранилось великое множество дагеротипов, запечатлевших людей целыми деревнями. Какие образы! Глаз не отвести: мужики сидят — статные, в сияющих блеском высоких сапогах, старики — в цилиндрах и с тростями, бабы в поле на работу шли — одевались как на праздник. Но такие фотографии никому не выдают на руки из хранилища — боятся, видимо, что люди поймут, что никакой отсталости в прошлом не было, увидят, кого большевики уничтожили…
— А как же вам удалось их достать? — недоумеваем мы.
— О! Это детективная история, господа, — откликается Шеф. — Нина, ты лучше покажи молодым художникам те, ростовские…
— Они же наверху, Илья…
— Да ну, ты прямо как Чичиков. Помнишь, он в трактире сидит, ест, а к нему, глотая слюну, мужик подходит. «Ты, милый, наверное, курочку любишь?..» — «Люблю, барин, как же…» — «Голоден, наверное?..» — «Да, барин, да…» — «Ну, ступай, милый, ступай…»
Нина Александровна смеется вместе с нами и идет наверх, в мастерскую…
— Товарищ Шаньков, — обратился ко мне как-то Глазунов, когда мы мчались в «мерседесе» в его загородную мастерскую, в Жуковку. Нина Александровна располагалась на заднем сиденье, мы с Шефом — впереди. — Ты ведь не женат еще?
— Нет, Илья Сергеевич, но у меня есть девушка…
— Волжанка, наверное, кровь с молоком, — усмехнулся Глазунов. — Ты бы лучше подумал, как в Москве остаться. Сейчас многие, знаешь, как делают? Найдут старушку, ну, я не знаю, молодушку — фиктивный брак, двести рублей, и ты — москвич, — подзадоривал, явно подтрунивая, Шеф.
Я придурковато улыбался, не зная, как отреагировать.
— Илья, как ты можешь? — укорила Нина Александровна. Шеф покорно замолчал.
Как-то раз, когда мы ждали Шефа за круглым столом, Нина Александровна зашла в гостиную, посмотрела на нас так, словно какая-то мысль рвалась из ее души, и лишь сомнение — высказать ли нам ее, или нет — останавливало, заставляло колебаться. Наконец, решившись, Нина Александровна заговорила о неожиданном:
— Вы заметили, конечно, что у Ильи Сергеевича есть постоянное стремление утвердиться, не упускать ни одного случая, когда подворачивается возможность. Это, скорее всего, странным может показаться, ведь славы уже с головой хватит, а эта журналистская возня, не переставая, отнимает драгоценное время. И потом, ладно, если бы кто-нибудь из имен известных писал, скажем, Солоухин, а то ведь часто всякая мелочь вертится, карьеру себе на стопроцентных статьях делает… Но я вас прошу понять его. Эта болезненная страсть к газетчикам началась с тех пор, когда его притирали, топтали. Он, наверное, никогда уже не сможет остановиться…
Она замолчала и с какой-то неловкостью посмотрела на нас. Мы тоже смущенно заерзали, а затем стали уверять Нину Александровну, что любим Илью Сергеевича таким, какой он есть. Одарив нас благодарной улыбкой и сказав, что не будет нам мешать, Нина Александровна вышла…
Мы обожали Нину Александровну. Всем нам казалось, что рядом с Глазуновым не может быть никакой другой женщины. Наверное, втайне каждый глазуновец мечтал о такой же спутнице жизни — женственной, нежной, красивой и в то же время стойкой, выносливой и умной, всепрощающей, понимающей, влюбленной в Искусство.
С каким уважением и трепетом Глазунов всегда прислушивался к Нине Александровне, говорящей об искусстве, — она обладала утонченнейшим вкусом и природным чутьем красоты.
— Посмотрите, — запомнил я, как она отзывалась об одной репродукции с картины художника с незнакомой фамилией, раскрыв перед нами книгу «Русская старина», — какой черный, трагический конь, как он потрясающе держит аккордом всю картину. А ведь это не Васнецов, не Нестеров, а просто какой-то художник, каких сотни выпускала Академия. Но ведь какая высота образа!