Бросает трубку. Звонок в дверь.
— Черт побрал! Кого там еще несет?! — громко, отчаянно кричит Глазунов.
Входит незнакомый нам мужчина, блестя очками, застывает у порога.
— Ааа! Дорогой… Не ждал. Куча дел. Через пять минут уезжаю. Хочешь сидеть — тихо сиди. Времени на разговор нету. А вообще-то надо звонить, договариваться. Ко мне это неприменимо — шел мимо, гляжу — огонек. Так что или оставайся, но это ни к чему не приведет, или расстаемся. Значит, расстаемся. До свидания. Рад бесконечно… Сумасшедший дом!..
И вот он уже, вырвавшись из стальных лап суматошной Москвы, летит быстроходным поездом через ночь, отделяющую его от города детства и юности, куда так манит всегда набраться новых сил, впечатлений, чтобы через два дня снова вернуться назад, ободренным, окрепшим, готовым сражаться дальше.
Мастерская
Женечка сидит высоко на стуле, помещенном на большой деревянный куб, сбитый из толстых досок. Ее милая аккуратная головка чуть склонена набок, глаза задумчиво полуприкрыты ресницами, волосы, разметавшись по плечам, вплавляются густым каштановым тоном в синеву платья. Серебристый свет из окна волшебно лепит Женечкины черты, еле уловимо струится по складкам одежды, снова вспыхивает на нежной кисти руки и тихо гаснет где-то у ног.
Женечка сидит в самом центре рощи мольбертов с водруженными на них холстами. Оттуда, из рощи, нет-нет да и выглядывает то там, то тут голова, сосредоточенно всверливаясь глазами в нее, в Женечку. Тишина… Звякает стекло. Это кто-то, подлив масла в баклажку, задел бутылкой о металлический винт этюдника. Шуршат кисти. Слышно, как чья-то рука роется в коробке, громыхая тюбиками… Какая дивная пластика! Как хорошо это темное платье с фоном! Какое удивительное состояние! И сама Женечка — просто прелесть. Оттого и пишется легко, запоем, и восторг растекается по всему телу от сознания своей причастности к красоте, способности ее видеть, ею наслаждаться, ее передавать…
Из коридора слышен уверенный стук приближающихся каблуков. Настежь распахивается дверь, и в проеме показывается подтянутая фигура Шефа:
— Все на месте?
Мы замираем, обернувшись к Глазунову, сами еще там, в обоих холстах, но уже понимая, что с Женечкой на сегодня покончено.
Шеф, лавируя между мольбертами, влетает в мастерскую. За ним едва поспевают Петр Петрович Литвинский и незнакомый нам мужчина с огромной головой.
— Здравствуйте, господа! Хорошая постановка! — прищуриваясь, разглядывает Шеф Женю. Всматривается в наши холсты. Он весь напряжен. Неизвестно, с чем приехал — разбомбить или подбодрить.
— Не знаю, кто это начал, но начало бодрое. Посмотрите все сюда, господа. Вот как нужно начинать. Видите? Большими пятнами все раскрыто, найдены соотношения масс. А теперь — проработка в пятне. Тоненькой кисточкой — тюк-тюк-тюк. Прямо боттичеллевское лицо, правда? Как вас зовут?
— Женя…
— Женечка, простите, ничего личного. Мы все — художники, как медики. Анатомия очень важна. Не могли бы вы обнажиться до пояса? Вам, господа, необходимо найти под складками то, что скрыто от глаза. Не знаю, чье это, но голова уехала на два пальца в сторону. Она должна четко сидеть на месте. Дайте бумагу. Бумага есть? И уголек…
Женя расстегивает платье, опускает его с плеч до пояса, обнажив грудь.
— Вот, глядите — шея, — Шеф подбегает к Жене и показывает, едва не касаясь ее кожи. — Вот эти две мышцы, как жгуты, связывают сосцевидный отросток у основания черепа с грудиной и ключицей. Здесь они раздваиваются, и один конец идет сюда, другой — сюда. Потом — яйцо грудной клетки, а на нем, как крылья, лежат ключицы и связываются с лопатками вот тут. Видите? Всем хорошо видно?..
На листе Шеф быстро чертит схему, о которой говорил.
— И самое важное место — яремная впадина. От того, как кто ее делает, видно — мастер писал или так себе… Как ее зовут? — наклоняется Глазунов к ближнему из нас, понижая голос, но не очень таясь.
— Женя, — шепчет смущенный студент.
— Спасибо, Женечка, вы — очень милая, и неудивительно, что работа сегодня кипит. Итак, господа, предстоит небольшая встрясочка. Прошу всех взять бумагу, мягкие материалы. Собираемся в деканате, — Шеф снова понижает голос и оборачивается. — Как ее зовут?
— Женя.
— Вы, Женечка, тоже нам очень поможете…
Мы суетимся, собираем хозяйство, шуршим по мастерской, словно листья на ветру, и наконец высыпаем в коридор. Дверь деканата закрыта. Ефошкин бежит за ключом на вахту, но возвращается ни с чем. Ключа нет.