Когда еще приходили письма с фронта, Боря с гордостью читал их одноклассникам и уличным мальчишкам, бросившим учиться, но приходившим к нему иногда. В письмах отца много было советов и наставлений, с которыми невозможно было не согласиться. Труднее было выполнить. Главное: «Не бойтесь никакой черной работы, своим трудом помогайте нам. Отлично и хорошо учитесь и трудитесь. А мы с вашей помощью разобьем фашистского зверя…».
Искупавшись, Боря отправился домой.
В этом году наверняка снова поедут в колхозы. Но он, Боря, уезжает уже завтра с дядей на покос соседнего хозяйства. Будут косить траву сенокосилкой. Дядя — на ней, а он — на лошади, «на вершне». Красота-а! Сиди наверху и ничего не делай. Только лошадью управляй, чтоб она шла точно у кромки травы. Житуха-а!.. И кормить будут: и хлебом, и молоком, и мясом. Как до войны, в мирное время, дома. И про голод забудешь. И про продовольственные карточки, по которым ему выдавали триста граммов хлеба на день. Считай, три кусочка… Всё это маме достанется. И она голодать не будет. Здорово получится! И всё благодаря дяде. Зашел, рассказал, предложил — Боря сразу же согласился. Даже обрадовался. Он же никогда не был на настоящем покосе. Механизированном. Не работал, не управлял лошадью, да еще сидя наверху. Это ли не счастье?! Вот повезло так повезло наконец-то. А все дядя. Какой молодец! Недавно вернулся из армии после ранения, однако не сидит сложа руки, как некоторые…
На другой день к вечеру добрались до покоса. Долго ехали по полям и лесам. И наконец выехали на огромный луг, окаймленный зубчатыми синеющими полосками вершин деревьев на далеком горизонте. Несколько травяных шалашей невдалеке от леса были колхозным станом косильщиков. Между ними — вытоптанная площадка. На ней меж вбитыми в землю кольями-рогатками висел на березовой перекладине огромный черный котел. Пламя костра под ним лизало закопченное днище. Приятный запах варева щекотал ноздри, возбуждал аппетит. Ужин был по-деревенски простой, не сытный. Картофельная похлебка с мясом и зеленым луком с ломтем черного хлеба насытила Борю, да так, что сразу захотелось спать…
Утром Боря увидел свой «рабочий инструмент» — пегую худую кобылу, хороших-то лошадей забрали в армию. С помощью дяди он взобрался на нее и гордо уселся «на вершне». По командам дяди он отыскал их участок покоса и уздечкой направил кобылу по прямой. Вернее, она сама пошла, так как была приучена к такой работе. Поглядывая кругом, изучая окрестности, Боря строго следил за направлением, хотя в этом, пожалуй, и не было никакой надобности… И всё было бы прекрасно, но не прошло и получаса, как он почувствовал себя неуютно на спине лошади. Не потому, что она взбрыкивала, а потому, что была сильно худа. Сидеть на выпуклом остром позвоночнике было мучительно. Боря всё чаще и чаще менял положение своего тела (и центра тяжести) на хребте, но он, как нож, врезался в седалище.
Дядя заметил его ерзанье:
— В обед подложи фуфайку-стеганку — мягче будет. Я предупреждал, а ты отказался.
Но и стеганка мало помогла. Через час-другой сидеть опять было неудобно. Вот если бы седло!.. Но работать все-таки было можно. Не то что утром — точно на костяном ноже… Когда солнышко закатилось, вернулись на стан. Поужинав у костра, Боря мышкой нырнул в шалаш, упал на пахучее мягкое сено, растянулся во весь рост, раскинув в стороны руки и ноги. И не заметил, как уснул.
Очнулся от толчка и строгого дядиного голоса: «Вставай! Косить пора! Спать дома будешь!..»
Все последующие десять дней работы на покосе Боря так и не посидел вечерком у костра. Не было сил. Промаяться «на вершне» почти сутки, а точнее — 15–16 часов, да еще под палящим июньским солнцем — ох, работенка отнюдь не из легких! Едва забирался в шалаш — и сразу проваливался в сон…
Чего уж скрывать: только первое время было ново, интересно. А потом постепенно однообразие и напряжение работы надоели. Но Боря стойко выдержал все двенадцать дней трудовой колхозной жизни. Наконец, к счастью, дяде понадобилось в город, и Боря в охотку, с удовольствием вернулся домой.
Первым делом побежал на Исеть — грязный же! По дороге к реке вновь зашел к Вечке. Около дома стояла трехтонка — значит, Вечкин отец приехал обедать. И действительно: тот, как и в прошлый раз, сидел за выпивкой и закуской, а компанию ему составил все тот же огромный, звероватый собутыльник-приятель. И разговор по-прежнему шел о наших неудачах на фронтах.