Герой Ерофеева, который не раз уверяет читателя в своей любви к России и русскому народу, всё-таки стоит к России спиной. Ту Россию и тот народ, которых можно любить, Веничка не видит и видеть не желает. А то, что он, упившись, с удовольствием наблюдает, скорее всего есть желанная мечта типичного российского западника, которую он рад принимать за действительность. В глазах у всех «полное отсутствие всякого смысла, но зато какая мощь!». А какие люди ему воображаются! «…внучек — совершенный кретин… Дедушка…смотрит, как в дуло оружия. И такими синими, такими разбухшими глазами, что из обоих этих глаз, как из двух утопленников, влага течет ему прямо на сапоги. И весь он как приговоренный к высшей мере, и на лысой голове его мертво. И вся физиономия — в оспинах, как расстрелянная в упор. А посередке расстрелянной физиономии — распухший и посиневший нос, висит и качается, как старый удавленник». Ах, как же любить Веничке такой русский народ!.. А как описаны идиоты-работники, прокладывающие дурацкий кабель… Даже воображаемая русская красавица, в представлении Ерофеева, — бесцветная белесая девка с пустыми «белыми» глазами и косой до попы — «белобрысая дьяволица». Даже его собственный младенец от петушковской матери растет в «дымных и вшивых хоромах». И с таким народом, с такими детьми нет и не может быть у России будущего. Молодое поколение «дегенератов от рождения» пугает даже Веничку — пьяно-равнодушного философа: «Нет, честное слово, я презираю поколение, идущее вслед за нами. Оно внушает мне отвращение и ужас. Я не говорю, что мы в их годы волокли целый груз святынь — Боже упаси! — святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать. А вот им — на всё наплевать». «Святынь — чуть-чуть» — это верно. Но у всех ли — «у нас»? У всех ли в том поколении духовные ценности заменились ценностью вещей?
Если в поэме Ерофеева все могут быть только уродами, лишенными и внешней, и внутренней красоты, то Распутин в своем рассказе, напротив, даже спившемуся, пропащему, утерявшему почти все человеческие черты главному герою оставляет «сердечный просвет» в прошлом: «…десять лет честно работал… отец воевал». Автор замечает в герое былую русскую красоту и силу: «…прямые предки его, с такими же русыми волосами и незатейливыми светлыми лицами, какое чудесным и редким раденьем, показывая породу, досталось ему, — шли на поле Куликово, сбирались по кличу Минина и Пожарского у Нижнего Новгорода, сходились в ватагу Стеньки Разина, продирались с Ермаком на Урал, прибирая к хозяйству земли, на которых и двум прежним Россиям было просторно, победили Гитлера…». И те, что окружают распутинского бича в купе поезда и принимают в нем участие, — люди хотя и не «замысловатые», но вполне нормальные, приятные: с волей, с мыслью, с достоинством, с великодушием. И дети в рассказе Распутина — «симпатичные мальчик и девочка». И на них надеется старшее, несчастное поколение: «…Ты спился, я сопьюсь, а им никак нельзя: им надо нашу линию выправлять. Кто-то должен или не должен после нас грязь вычистить?!»
Веничке Россия нужна только как страна, в которой можно попользоваться раем-Петушками, чтобы покайфовать всласть. А без блаженных Петушков жить здесь было бы просто невозможно. Россия настоящая, в которой живут и работают обыкновенные люди, для героя лишь место постоянных мучений. И бежит из московской России в пьяный петушковский рай Веничка с охотой и радостью: «Да и что оставил — там, откуда уехал и еду? Пару дохлых портянок и казенные брюки, плоскогубцы и рашпиль, аванс и накладные расходы». И всё.
Веничка в поэме не раз уверяет читателя, что он в своем правдоискательстве истину нашел — нашел в вине. И Веничка собой доволен. Он любит свою прекрасную кайфующую душу и укорами себя мучить не собирается. Герой Распутина, напротив, понимает, что вино уводит его от истины всё дальше и дальше, всё больше и больше уродует его душу: «Голубые и, наверное, чистые когда-то глаза перетянуты были кровавыми прожилками и запухли, призакрылись, чтоб не видеть белого света. Белый свет они действительно видели плохо, но тем сильней и безжалостней всматривались они в свое нутро и заставляли этого человека кричать от ужаса». Хмель не спасает героя, но окончательно душит. Для него нет истины в пьяном забытьи, ему глубоко чужда потребительская идея «вечного кайфа». И, может быть, не только к трезвому демагогу-«порожняку» в трико, но и к пьяному философу Веничке можно отнести обвинения распутинского бича: «Бренчит, бренчит!.. Он всю жизнь бренчит!»